Вальтер Гропиус

Круг тотальной архитектуры

Вступительное слово

Творчество и любовь к красоте – необходимые условия счастья. Время, не признающее эту бесспорную истину, не обретает ясного зрительного выражения: его образ остается неотчетливым, а его произведения не могут доставить радость.

С ранней юности я остро ощущал хаотическую уродливость современных строений, сопоставляя их с единством и красотой старых еще доиндустриальных городов. В течение моей жизни я все больше и больше убеждался в том, что обычное средство архитекторов разнообразить эту господствующую раздробленную структуру то здесь, то там красивым зданием не приносит искомого эффекта, что вместо этого мы должны отыскать основы новых ценностей, что привело бы к подлинному единству выражения мыслей и чувств нашего времени.

Каким образом подобное единство может быть достигнуто так, чтобы стать зримой структурой подлинной демократии, – вот тема этой книги. Она основывается на статьях и лекциях, написанных, за некоторыми исключениями, в Гарварде, где я занимал место декана архитектурного факультета в период с 1937 по 1952 год.

Введение

Вступая в новый период моей жизни, который – в противовес ожиданиям нормальной жизни после семидесяти лет – мне кажется таким же беспокойным и опасным, как и предшествовавший, я понимал, что я – фигура, покрытая определениями и ярлыками, может быть, до полнейшей неузнаваемости. Такими терминами, как «стиль Баухауза», «интернациональный стиль», «функциональный стиль», удалось почти полностью скрыть заключенное во всем этом человеческое ядро, и я рад поэтому внести несколько трещин в эти стены, воздвигнутые вокруг меня некомпетентными людьми.

Когда, будучи совсем молодым, я удостоился впервые общественного внимания, мне было досадно видеть свою мать расстроенной из-за того, что мое имя начало появляться в газетах.

Теперь я вполне понимаю ее опасения, ибо узнал, что в наш век быстрой печати формализованная известность пристает к человеку, как наклейка к бутылке. С тех пор я часто ощущаю потребность разбить этот крепнущий нарост, с тем чтобы за наклейками и определениями можно было вновь увидеть человека.

Мне сказали, что в городке госпиталя Майкл Рид, где я в течение последних восьми лет был консультантом, собираются посадить дерево, которое будет носить мое имя. Я бы хотел, чтобы на этом дереве могли сидеть птицы различных оперений и форм и при этом переносить друг друга. Я не хочу ограничивать их породами с квадратными хвостами или обтекаемыми контурами, интернациональными чертами или одеянием Баухауза. Короче, я хотел бы, чтобы это было гостеприимное дерево, с которого звучали бы самые разные песни – кроме фальшивых звуков.

Когда я был маленьким, кто-то спросил меня, какой мой любимый цвет. И еще много лет спустя наша семья подшучивала надо мной за произнесенный после некоторого колебания ответ: «Bunt ist meine Lieblingsfarbe», что значило: «Мой любимый цвет спектр». Мою жизнь характеризует неистовое желание охватить любой ее важный аспект, а не исключать часть из них ради слишком узкой и догматической позиции. Именно поэтому я с таким отвращением наблюдал непонятную борьбу слов, развернувшуюся вокруг представителей различных школ современного формообразования. Эти эстетские битвы обычно начинаются не архитекторами, а теми добродетельными или злонамеренными, одержимыми критиками, которые, пытаясь утвердить свои собственные эстетические или политические теории, устанавливают неразбериху с работами художников, утверждая или отвергая те или иные из их положений, не учитывая их контекст и основу, из которых они возникают. Я обнаружил, что слова и особенно теории, не проверенные опытом, могут привести к еще большим бедам, чем дела. Когда в 1937 г. я приехал в США, меня привела в восхищение привычка американцев неуклонно проверять на практике любую новую идею вместо долгого обсуждения каждого нового ростка в предварительных дебатах – дурная привычка, разрушающая столь многие начинания в Европе. Это выдающееся качество нельзя приносить в жертву пристрастным теориям и бесплодным словопрениям в момент, когда нам необходимо собрать все силы и способности для того, чтобы противопоставить творческий импульс в качестве действенного и эффективного противоядия мертвящему влиянию механизации и сверхбюрократизации, угрожающих нашему обществу.

Конечно, позиция нейтральности, которую вынужден был занять ищущий ум, сойдя побитым с поля, подвергает его атакам со всех сторон. В свое время я был обвинен нацистами как «красный», а некоторыми американцами – как «иностранец», чуждый демократическому образу жизни. Все эти ярлыки, приложенные к одному человеку, свидетельствуют о той смуте, которую в наше время вызывает личность, настаивающая лишь на одном – на собственном убеждении. Сегодня я озираюсь на эти преходящие бури моей жизни с хладнокровием, которое дается опытом. Я знаю, что сильные течения времени могли бы не раз разбить о скалы мою лодку, если бы я не доверял собственному компасу.

Но от чего я не хочу стоять в стороне, так это от грозящей всем нам опасности утерять контроль над машинерией прогресса, создавшей нашу эпоху и начинающей деспотически управлять нашими жизнями. Я хочу сказать, что превратное использование техники создает духовно плоское массовое сознание, нивелирующее индивидуальные различия и независимость мысли и дела. В конце концов именно разнообразие является живительным источником подлинной демократии. Однако такие факторы голой целесообразности, как не считающийся ни с чем механизм торговли, организованная упрощенность и «делание денег» как самоцель, подорвали способность человека находить и понимать глубинные возможности жизни.

Демократия покоится на исконной игре двух контрастирующих проявлений жизни. С одной стороны, она нуждается в различии точек зрения, проистекающих из интенсивной, индивидуальной деятельности, с другой – в некоем общем знаменателе форм выражения, возникающем из совместного опыта следующих друг за другом поколений и постепенно устраняющем голую самостоятельность в пользу существенного и типического. Несмотря на кажущуюся непримиримость этих двух тенденций, я верю, что их слияние может и должно быть достигнуто,– в противном случае нам уготована судьба роботов.

Один из судей Верховного суда Соединенных Штатов как-то обсуждал сущность демократической процедуры, и мне было очень интересно услышать, что он определяет ее как «исключительное право соотносительности». Свое мнение он основывал не на принципах добра и зла, а стремился рассматривать каждый случай в его особых обстоятельствах и их соотносительной пропорциональности. Он чувствовал, что важна именно наличная действительность социальной структуры, и то, что может сегодня принести вред, завтра окажется без таких последствий, и наоборот. Развить это ощущение баланса и чувство уравновешивающей противоположности – вот чего мы все должны достигнуть в нашей собственной жизни. К примеру, когда мы обвиняем технику и науку в искажении представлений о красоте и «добротной жизни», неплохо было бы прибавить, что не ошеломляющее изобилие массовой технической продукции само по себе диктует ход событий, но инертность или бдительность нашего ума, который либо дает направление этому развитию, либо пренебрегает этим. В частности, наше поколение повинно в массовом производстве ужасов жилого строительства: все делалось на кустарной основе и своим безжизненным единообразием может легко конкурировать с теми превратно сконструированными блочными системами, которые просто увеличивают дом вместо изменения его составных частей. Не инструмент нужно обвинять, а наш ум. Искусство точного знания меры, когда наши личные побуждения должны быть сдержаны или поощрены, а привычные нам желания воплощены в жизнь или, напротив, ограничены, дано немногим мудрецам, и мы в них отчаянно нуждаемся. Ни одному поколению не пришлось вплотную столкнуться с такой широкой панорамой конфликтных тенденций, и наша тяга к чрезмерной специализации не помогает нам справиться с ними. Создаваемая нами архитектура неизбежно обнаружит степень уважения, с которым мы сумели отнестись к развивающейся социальной структуре, частью которой мы являемся, не отрицая ценности и нашего личного вклада. Я хочу отделить себя по крайней мере от одного ложного ярлыка, которым я был награжден вместе с другими. Не существует такого понятия – «интернациональный стиль», если только не иметь в виду некоторые всеобщие технические достижения нашего времени, принадлежащие интеллектуальному богатству каждой цивилизованной нации, или если не иметь в виду те тщедушные образы, которые я называю «прикладной археологией» и которые можно обнаружить среди общественных зданий повсюду – от Москвы до Мадрида и Вашингтона. Стальные или бетонные корпуса, ленточные окна, современные общественные удобства – это, так сказать, лишь сырье, с помощью которого могут быть созданы разные части архитектурных сооружений. Строительные достижения готической эпохи – арки, своды, контрфорсы, остроконечные башни – стали общим интернациональным достижением. И все же какое громадное разнообразие региональной архитектурной выразительности дало это в разных странах!

Что касается моей практики, то, когда я строил свой первый дом в США – собственный дом, я задался целью вобрать в свою концепцию те особенности архитектурной традиции Новой Англии, которые я находил живыми и действенными. Слияние регионального духа с современным композиционным методом создало дом, который я никогда не смог бы построить в Европе с ее абсолютно другими климатическими, психологическими и техническими условиями.

Я не пытался рассматривать проблему так же, как некогда ее видели зодчие этого края, когда, имея лучшие технические средства, они создавали ненавязчивые, четкие здания, противостоящие капризам климата и выражающие общественные отношения их обитателей.

Мы должны видеть нашу сегодняшнюю обязанность в определении тех черт нашей обширной индустриальной цивилизации, которые представляют собой лучшие и наиболее устойчивые ценности и должны, следовательно, культивироваться, чтобы составить основу новой традиции. Подлинное понимание культурных ценностей может, конечно, развиться лишь на путях последовательно совершенствуемого образования. Одна из важнейших задач, выпадающих на долю архитекторов на поприще культурного образования, состоит в выделении и уточнении новых ценностей и отделении их от преходящих увлечений процесса массового производства, которому еще предстоит открыть ту истину, что сменяемость как таковая    не    обязательно приносит улучшение. Среди этой гигантской производительности и почти неограниченного ассортимента   товаров всех видов мы должны помнить, что стандарты культуры являются результатом процесса отбора, извлекающего существенное и типическое. Это добровольное ограничение отнюдь не создает плоского единообразия, но предоставляет возможность каждому внести свой индивидуальный оттенок в общую тему, способствуя этим новому восстановлению той модели жизненного синтеза, от которого мы отреклись с наступлением машинного века. Обе эти противоположности – индивидуальное разнообразие и общий знаменатель для всех – снова придут тогда к взаимному примирению.

Вальтер Гропиус

I  Воспитание архитектора и художника-конструктора

1  Метод

Моё намерение состоит в том, чтобы не обучать так называемому лаконичному и геометрическому «современному стилю» Европы, а, скорее, ввести в существо самого метода мышления, который позволит рассматривать проблему в соответствии с конкретными обстоятельствами ее возникновения. Я хочу, чтобы молодой архитектор мог ориентироваться в любой обстановке; я хочу, чтобы он мог независимо создавать настоящие, оригинальные формы в тех технических, экономических и социальных условиях, в которых он окажется, вместо того чтобы навязывать заученные формулы окружающему, нуждающемуся в совершенно ином решении. Я хочу учить не готовым догмам, но подходу к проблемам нашего поколения, который должен быть непредубежденным, эластичным, оригинальным. Для меня было бы совершенно ужасно, если бы мое намерение вылилось лишь в умножение числа приверженцев «архитектуры Гропиуса». Чего я действительно хочу, так это заставить молодежь осознать, как неистощимы средства творчества, если использовать разнообразнейшую современную продукцию нашего века, и вдохновить эту молодежь на поиски собственных решений.

Я всегда ощущал известное разочарование, когда меня спрашивали о средствах и тайнах моей работы, в то время как интерес представляет передача моих основных переживаний и использованный при этом метод. Изучив обстоятельства и трюки, можно в короткое время достигнуть некоторых результатов; но эти результаты искусственны и неудовлетворительны, потому что они тем не менее оставляют студента беспомощным при столкновении с новой и' неожиданной ситуацией. Если его не научат воспринимать органическое развитие целого, даже самое широкое и искусное добавление современных мотивов, даже самые искренние намерения не помогут ему создать творческое произведение.

Мои идеи часто интерпретировались как вершина рационализма и механизации. Это дает совершенно ложную картину моих устремлений. Я всегда утверждал, что область удовлетворения духовных потребностей человека столь же важна, как и материальная, что достижение нового пространственного видения значит больше, чем техническая экономичность и функциональное совершенство объекта. Лозунг «красиво все то, что полезно» правилен лишь наполовину. Когда мы можем назвать человеческое лицо красивым?

Части любого лица соответствуют своему назначению, но только абсолютные пропорции и гармоничные краски по справедливости могут называться красивыми. То же и в архитектуре. Только абсолютная гармония технической функциональности и пропорций формы создает красоту. Именно этот критерий делает нашу задачу столь многогранной и сложной.

В руках архитекторов в большей степени, чем когда-либо,– средство, могущее помочь нашим современникам вернуться к естественной и разумной жизни, вместо того чтобы платить обременительную дань фальшивым богам фантазии. Можно ответить этому требованию, если взглянуть на свою работу под самым широким углом зрения. Совершенная архитектура должна быть воплощением самой жизни, что подразумевает проникновенное знание биологических, социальных, технических и художественных проблем. Но если подумать, то и всего этого еще недостаточно. Привести к единству все эти различные проявления человеческой деятельности дано лишь сильной личности, и как раз здесь средства образования могут нас подвести. И все же нашей высшей целью должно быть воспитание именно такого типа людей, которые сумеют охватить целое быстрее, чем их слишком рано поглотят узкие каналы специализации. Наш век породил миллионы специалистов; давайте создадим людей, видящих жизнь в целом. Давайте дадим дорогу людям видения!

2  Мое определение идеи Баухауза

Цель

После того как до войны я нашел себя в архитектуре, о чем свидетельствуют здания «Фагусверк» (1911) и выставки Веркбунда (1914), и после первой мировой войны, во время которой сформировались и утвердились мои теоретические убеждения, я всецело осознал свою ответственность как архитектора, основываясь на собственных впечатлениях.

После страшного извержения войны каждый мыслящий человек ощутил необходимость в смене своей интеллектуальной позиции. Каждый в своей собственной сфере горел желанием помочь перекинуть мост через пропасть между реальностью и идеалами. Именно тогда я осознал высшее призвание архитектора моего поколения. Мне стало ясно, что прежде всего должны быть установлены новые границы архитектуры, что нечего мечтать свершить этот труд одному, что этого можно достигнуть лишь воспитанием и подготовкой нового поколения архитекторов, которые овладеют современными средствами производства в специальной высшей школе, успех которой будет зависеть от завоевания ею настоящего авторитета.

Я видел также, что добиться этого можно лишь путем привлечения к делу большого числа единомышленников и помощников, людей, которые будут работать не как оркестр, по указанию дирижерской палочки, но независимо, хотя и плечом к плечу, чтобы продвинуться вперед, к общей цели. Соответственно и в своей личной работе я стремился обратить главное внимание на качества интеграции, координации, единства, а не исключительности, ибо чувствовал, что благо архитектуры покоится на согласной, дружественной работе коллектива сотрудников, совместная деятельность которых символизирует единый организм того, что мы называем обществом.

Так в 1919 г. был торжественно открыт Баухауз со специальной задачей: понять сущность искусства архитектуры, которая соответственно человеческой природе охватывала бы собой все проявления жизни. Школа добровольно сосредоточила внимание на том, что является сейчас насущной необходимостью,– на предотвращении порабощения человека машиной путем спасения массового производства и быта от анархии механизации и возвращения их к смыслу, чувству и жизни. Это подразумевает создание вещей и зданий, заранее спроектированных для промышленного производства. Нашей задачей было искоренить ошибки механизации, не жертвуя ни одним из ее достоинств. Мы мечтали о создании подлинных ценностей, а не преходящих новшеств. Еще раз эксперимент стал базой архитектуры, что требует широкого координационного мышления, а не узкой специализации.

Баухауз пропагандировал на практике равноправие всех видов творческого труда и их логическую взаимосвязь в современном мире. Наш ведущий принцип состоял в том, что формообразующая деятельность является не односторонне интеллектуальным или односторонне материальным делом, а неотъемлемой частью жизни, необходимой в каждом цивилизованном обществе. Наш честолюбивый замысел был направлен на то, чтобы извлечь художника из состояния отрешенности и восстановить его связь с миром каждодневной реальности, и на то, чтобы расширить и очеловечить неподвижное, почти всецело материальное сознание людей труда.

Наше понимание фундаментального единства проектирования в отношении к жизни было диаметрально противоположно идее «искусства для искусства» и еще более опасной философии, которая проистекала отсюда, будто самоцелью является голый практицизм.

Это объясняет наше увлечение формообразованием промышленных изделий и органической последовательностью их производственного изготовления, что и породило ошибочное мнение, будто школа Баухауза является продуктом чистого рационализма. На самом деле мы гораздо больше были заняты исследованием территории, общей для формотворческой и технической сфер, и определением границы, за которой начинается их глубокое различие. Стандартизация технизированных аспектов жизни подразумевает не роботизацию личности, а, напротив,– облегчение ее существования от излишнего мертвого груза, с тем чтобы предоставить каждому свободу для развития на более высоком уровне.

Слишком часто наши истинные намерения понимались и понимаются искаженно теми, кто видит в этом движении лишь попытку создать некий «стиль» и отождествляет каждое здание и сооружение, в котором структура и ритм, кажется, отбрасывают все прошлые стили, с образцами воображаемого «стиля Баухауза». Это противоречит нашим устремлениям. Цель Баухауза заключалась не в распространении какого бы то ни было «стиля», системы или догмы, а в оказании обновляющего влияния на всю сферу формообразования. «Стиль Баухауза» был бы лишь признанием поражения и возвращением к той омертвляющей инерции и пассивному академизму, с которым мы как раз призывали бороться. Мы старались сформулировать новый подход к задаче, который воспитает творческое сознание у всех наших единомышленников и который в конечном счете приведет к новому отношению к жизни. Насколько мне известно, Баухауз был первым учреждением в мире, осмелившимся воплотить этот принцип в конкретной программе. Основной идее программы были предпосланы исследования условий нашей индустриальной эпохи и присущих ей главных течений.

Художественные и ремесленные школы

Когда в прошлом веке стало казаться, что машинная продукция затопит весь мир, оставив художников и мастеров в плачевном положении, пренебрежение формой и качеством изделий вызвало естественную реакцию. Рёскин и Моррис первые пошли против течения, но их борьба против машины не могла противостоять ее натиску. Только гораздо позднее ошеломленному сознанию людей, заинтересованных в прогрессе формы, открылось, что искусство и производство могут быть объединены снова лишь на пути признания машин и подчинения их производительным особенностям. «Художественно-промышленные» школы «прикладного искусства» появились главным образом в Германии, но многие из них встретили поддержку только наполовину; подготовка в них была слишком поверхностной и технически неграмотной, чтобы вызвать к жизни настоящее движение. Фабрики как ни в чем не бывало продолжали выпускать массу уродливых изделий, в то время как художник тщетно бился над воплощением своих платонических проектов. Беда заключалась в том, что никто из них не мог в должной мере проникнуть в смежную сферу, чтобы достичь эффективного слияния своих стараний. С другой стороны, ремесленник с течением времени стал очень слабо напоминать страстного и независимого представителя средневековой культуры, который полностью руководил производственным процессом своего времени и был мастером, художником и торговцем одновременно. Его мастерская превратилась в магазин, сам же рабочий процесс выскользнул из рук ремесленника, который стал торговцем. Подлинная личность, лишенная творческого элемента в своей деятельности, превратилась в неполноценное существо. Способность воспитывать своих учеников деградировала, и подмастерья ушли на фабрики. Там они оказались среди ничего не говорящей им механизации, которая отупляла их творческие стремления и удовольствие от работы; потребность учиться быстро исчезла.

Различие между ремесленным и машинным трудом

Какова же причина этого омертвляющего процесса? В чем надо видеть разницу между ремесленным и машинным трудом? Различие между индустрией и ремеслом заключено не столько в различии их орудий производства, сколько в раздробленности трудового процесса в первом случае в противоположность нерасчленимому его контролю со стороны одного мастера – во  втором. Принудительное ограничение личной инициативы составляет угрожающую опасность культуре в современном способе производства. Единственным средством избавления от этого является радикальное изменение самого отношения к труду, которое, хотя и основывается на здравом признании той исторической истины, что коллективный труд в состоянии привести человечество к большему всеобщему процветанию, чем самостоятельный труд изолированного индивида, не должно вместе с тем забывать о силе и значении персонального усилия, о том, что, напротив, возможность для каждого занять подобающее место в организме совокупного труда не замедлит принести свои практические результаты. Согласно этому взгляду на вещи  машину ни в коем случае не считают только экономическим средством  для замены возможно большего количества рабочих рук, лишая их средств к существованию, так же как средством, имитирующим ручной труд.

В ней прежде всего видят инструмент, который призван освободить человека от гнетущего физического труда и способствовать освобождению рук с тем, чтобы дать проявиться его творческим потенциям. То, что мы не владеем еще новыми средствами производства и, следовательно, вынуждены страдать из-за этого, не является основательным аргументом против их существования. Главная проблема – это нахождение наиболее эффективного способа распределения творческой энергии в целостной организации. Одаренный ремесленник прошлого в будущем превратится в человека, ответственного за предварительную теоретическую работу в сфере производства промышленных товаров. Вместо того чтобы втискивать его в механический, машинный труд, его способности должны быть использованы для лабораторной и экспериментальной работы и слиты с индустрией в новом производственном единстве. В настоящее время молодой ремесленник – по экономическим причинам – вынужден либо опуститься до уровня помощника машины (в промышленности), либо стать орудием осуществления (в жизни) платонических идей другого, то есть художника-проектировщика. С помощью художника он производит товары, отвечающие декоративным претензиям свежего вкуса, которые хотя и качественны, но лишены настоящих структурных новшеств, способных родиться из знания новых средств производства.

Что мы, следовательно, обязаны делать, чтобы снабдить подрастающее поколение более действенным взглядом на их будущие профессии дизайнеров, мастеров или архитекторов?

Какие воспитательные институты должны мы создать, чтобы, отобрав художественно одаренного человека, наделить его умственной и физической энергией для независимой творческой деятельности в сфере промышленного производства? Лишь в самых редких случаях создавались специальные училища, сознательно воспитывавшие этого работника нового типа, объединяющего в себе качества художника, инженера и бизнесмена. Одна из таких попыток восстановить контакт с производством и подготовить молодого учащегося как для ручной и механизированной, так в то же время и для проектной работы и была предпринята Баухаузом.

Обучение в Баухаузе. Подготовительный курс

Школа Баухауз была создана для обучения людей, обладающих художественными способностями к проектированию в сферах индустрии и ремесла в качестве скульпторов, живописцев и архитекторов. Основой служило полное обучение всем приемам ремесла и законам формы с учетом коллективной работы в строительстве. То фактическое положение вещей, что современному человеку с самого начала дается слишком много традиционной, специализированной подготовки, просто снабжающей его специализированными знаниями, но не пониманием значения и цели своей работы и своего отношения к миру в целом, как раз и отвергалось Баухаузом, положившим началом своего обучения не «специальность», а «человека» в его естественной готовности воспринять жизнь как целое. Базой такого обучения служил подготовительный курс, знакомящий ученика с понятиями пропорции, масштаба, ритма и света, тени и цвета и позволяющий ему в то же время пройти все стадии простейших упражнений с различными материалами и инструментами всех свойств, с тем чтобы дать ему возможность определить то свое призвание, где в пределах его естественных способностей он сможет обрести почву для творчества. Эта  подготовка, занимавшая  шесть месяцев, была рассчитана на развитие и формирование интеллекта, чувств и идей с общей целью развития всего существа человека, который биологически окажется в состоянии воспринять все явления истории с должной инстинктивной уверенностью и не будет ошеломлен суматохой и потрясениями нашего «механического века». Возражение, будто в мире промышленного рационализма такое общее обучение влечет к бесполезным издержкам или потере времени, на мой взгляд, лишено оснований. Напротив, я мог наблюдать, что оно не только наделяло ученика большей уверенностью, но значительно увеличивало продуктивность и скорость последующего специального обучения. Только когда в человеке с раннего возраста разбужено понимание взаимного отношения форм окружающего его мира, он сможет внести и свой личный вклад в творческий труд своего времени.

Так как и будущий мастер и будущий художник проходят в Баухаузе основательную подготовку, она должна была быть достаточно емкой, чтобы дать возможность каждому таланту найти свой собственный путь. Концентрическое строение обучения включало в себя все важнейшие компоненты проектирования и технологии, чтобы дать ученику сразу же проникнуть взором в полную сферу его будущей деятельности.

Последующее обучение в большой мере наделяло это знание жизнью и глубиной; оно отличалось от «подготовительного обучения» только уровнем и основательностью, но не сущностью. Одновременно с первыми упражнениями в материале и с инструментами начиналось обучение проектированию.

Визуальный язык

В добавление к техническому и ручному обучению дизайнер должен изучить также особый язык формы, чтобы уметь дать своим идеям зрительное выражение. Он должен усвоить научные сведения об объективной доказательности оптических явлений, теорию, которая правит рукой художника и обеспечивает главную основу, на которой может быть сгармонизирован совместный труд множества индивидов. Теория эта, естественно, не есть рецепт для создания произведений искусства, но это наиболее важное объективное средство для коллективного труда в сфере проектирования. Лучше всего это можно пояснить на примере из области музыки: на теории контрапункта, которая хотя и подвергалась определенным изменениям за прошедшее время, тем не менее продолжает оставаться надиндивидуальной системой урегулирования мира тонов. Овладение ею необходимо для того, чтобы хаос звуков не поглотил музыкальную идею; ибо творческая свобода заключается не в неопределенности средств выражения и формообразования, а в свободном движении внутри строго определенных границ системы. Академия, задача которой – пока она еще была жизненной силой – заключалась в развитии такой системы для изобразительных искусств, потерпела крах, поскольку она утеряла связь с реальностью. Именно поэтому в Баухаузе были проведены интенсивные исследования, направленные на то, чтобы заново открыть грамматику формообразования и снабдить студента точным знанием таких оптических явлений, как пропорция, оптическая иллюзия и цвет. Тщательная разработка и дальнейшее исследование этих естественных законов сделают гораздо больше для продолжения подлинной традиции, чем любые наставления по имитации старых форм и стилей.

Обучение в мастерских

В процессе обучения и по окончании подготовительного курса каждый студент Баухауза по своему выбору поступал в мастерскую. Там он обучался одновременно у двух мастеров – ремеслу и проектированию. Эта идея о сочетании двух разных групп преподавателей была необходимостью, поскольку ни художников, обладающих достаточным техническим знанием, ни мастеров, обладающих достаточным воображением для решения художественных проблем, которые могли бы самостоятельно вести мастерские, найти было нельзя. Новое поколение, способное соединить в себе оба эти качества, еще только предстояло подготовить. Впоследствии Баухаузу удалось на место руководителей мастерских поставить бывших студентов, которые к тому времени обладали таким техническим и художественным опытом, что разделение на преподавателей формы и преподавателей технологии стало излишним.

Обучение ремеслу в Баухаузе следует рассматривать не как самоцель, но как незаменимое средство воспитания. Целью этого обучения было создать таких художников-конструкторов, которые могли бы, обладая знанием материала и производственного процесса, влиять на промышленную продукцию нашего времени. Была сделана попытка создать модели для промышленности, не только спроектированные, но и осуществленные в мастерских Баухауза. При этом главной целью было создание стандартных типов вещей повседневного пользования. Мастерские были, по существу, лабораториями, в которых разрабатывались и постоянно совершенствовались модели подобной продукции. Хотя эти образцы делались вручную, их создатели должны были быть знакомы с методами производства на промышленном уровне, и поэтому в процессе обучения лучшие студенты Баухауза посылались на время для практической работы на фабриках. С другой стороны, квалифицированные рабочие с фабрик приезжали в мастерские Баухауза, чтобы обсудить потребности промышленности с преподавателями и студентами.

Таким путем возникло взаимное влияние, выразившееся в создании ряда ценных изделий, техническое и художественное качество которых было одобрено и производителем и покупателем.

Развитие стандартных типов

Создание стандартных образцов для товаров повседневного пользования есть общественная необходимость. Стандартное изделие, разумеется, не является изобретением нашего века. Изменились только методы производства. Но и на высшей ступени цивилизации оно все еще подразумевает отбор лучшего, отделение существенного и надличного от случайного и личного. Сегодня больше, чем когда-либо, необходимо понять существенную важность концепции «стандарта» – или, другими словами, культурного обозначения добропорядочности – и твердо противостоять мелким модным словам пропаганды, поднимающей любое массовое изделие в этот высокий ранг.

В своем единении с промышленностью Баухауз уделял специальное внимание тесной связи студентов с экономическими проблемами. Я против того ошибочного взгляда, будто художественные способности студента могут пострадать от заострения у них чувства экономии времени, прибыли и материальных расходов. Конечно, необходимо делать ясное различие между ненормированной работой в лаборатории, которую вряд ли можно заключить в рамки строгого лимита времени, и работой, которая должна быть закончена к определенному числу, то есть между творческим процессом создания модели и техническим процессом ее массового производства. Творческие идеи не могут возникать по заказу, но создатель модели должен тем не менее развивать в себе профессиональное представление об экономическом процессе на линиях массового производства, хотя в проектировании и изготовлении самой модели время и расход материала играют лишь побочную роль.

Вся система обучения в Баухаузе демонстрирует воспитательную ценность усвоения практических проблем, которые дают студенту возможность справляться с внутренними и внешними трудностями. Сотрудничество в выполнении реальных заказов, которые получал мастер, было одним из выдающихся преимуществ ремесленного обучения в средние века. По этой причине я решился обеспечить Баухаузу практическую договорную деятельность, с тем чтобы мастера и студенты могли проверить свою работу. В частности, создание наших собственных институтских корпусов, когда сотрудничал весь Баухауз и все его мастерские, представляло идеальную задачу такого свойства. Демонстрация самых разных новых образцов вещей, сделанных в наших мастерских, которые мы сумели показать в их практическом использовании в здании, так убедила предпринимателей, что они заключили с Баухаузом прямые контракты, оказавшиеся для него по мере увеличения оборота ценным источником годового дохода. Одновременно и практика обязательной производственной работы приносила студентам (даже в течение трех лет обучения) прибыль за разработанные ими и реализованные образцы и товары. Многих способных студентов это обеспечило некоторыми средствами к существованию.

После трехлетнего обучения ремеслу и проектированию студент подвергался экзамену преподавателями Баухауза и «Советом мастерских», чтобы получить диплом квалифицированного мастера. Третья стадия – для тех, кто хотел продолжать свое развитие,– заключалась в обучении строительству. Сотрудничество на настоящих стройках, практические эксперименты с новыми строительными материалами, занятия по черчению и инженерному делу в добавление к проектированию обеспечивали диплом преподавателя Баухауза. После этого студенты становились либо архитекторами-практиками, либо сотрудниками промышленности, либо преподавателями – соответственно особенностям дарования. Тщательное обучение ремеслу в мастерских оказалось ценным качеством для тех студентов, которые были не в состоянии проникнуть в более сложную и требующую большего понимания работу архитектора. Постепенное и многостороннее обучение в Баухаузе давало им возможность сконцентрироваться только на том, что лучше всего соответствовало их индивидуальным склонностям. Наиболее существенным итогом работы в Баухаузе по прошествии определенного времени явилась известная однородность всех изделий; произошло это как результат сознательного развития духа совместной деятельности и даже вопреки групповому творчеству самых несхожих художников и индивидов. Выражалось это не во внешних стилистических чертах, но, скорее, в стремлении проектировать вещи просто и правдиво, в соответствии с их внутренними законами. Формы, которые обретали эти изделия, не были, следовательно, новой модой, но результатом ясного мышления и бесчисленных поисков мысли и практики в техническом, экономическом и формообразующем направлениях. Изолированная личность не в силах достигнуть подобной цели; только сотрудничество многих может увенчаться решением проблем, превосходящих по своему смыслу рамки индивидуальных возможностей. Это и обеспечивает их действенность на много лет вперед.

Творческое преподавание

Успех любой идеи зависит от личных качеств людей, отвечающих за ее выполнение.  Правильный выбор педагогов является решающим фактором в результатах, достигнутых учебным заведением. Их личные человеческие качества играют при этом даже еще большую роль, чем их технические знания и способности, ибо успех плодотворного сотрудничества с молодежью зависит именно от личных качеств педагога. Если учебному заведению удается завоевать себе людей большого художественного таланта, им необходимо с самого начала предоставить широкие возможности для дальнейшего развития, то есть время и место для индивидуальной работы. Простой факт, что такие люди продолжают развивать свои достижения в стенах института, и создает ту именно творческую атмосферу, которая столь существенна в обучении проектированию и в которой могут расти молодые дарования. Это наиболее важное условие, которому должны быть подчинены все другие вопросы учебной организации. Нет ничего более мертвящего по отношению к жизненности проектного обучения, чем принуждение преподавателей из года в год посвящать все свое время занятиям.

Даже лучшие из них устают от этого бесконечного круга и со временем очерствеют. Кстати, искусство – это такая отрасль знания, которую невозможно изучить шаг за шагом по книжке. Природный творческий дар можно развить, лишь влияя на все существо человека примером педагога и его деятельности. В то время как технические и научные предметы можно изучить в последовательном курсе лекций, обучение проектированию, чтобы быть успешным, должно осуществляться как можно независимее, по личному усмотрению художника. Занятия, которые призваны дать художественный толчок и направление работе индивидов и групп, следует проводить достаточно часто, но они обязаны дать студенту прежде всего то существенное, что стимулирует его собственную работу. Слишком часто способность чертить смешивают со способностью создавать творческий проект. Как и ловкость в ремесленном труде, это не больше чем умение, это лишь ценное средство для выражения пространственных идей. Виртуозность в черчении, как и в ремесленничестве, еще не является искусством. Творческое воспитание должно обеспечивать воображение и художественные возможности соответствующей пищей. Напряженная творческая атмосфера – вот то самое ценное, что может получить студент. Такие флюиды могут возникнуть только в обстановке совместного труда определенного числа людей во имя общей цели; их нельзя создать организацией, нельзя обусловить рамками заданного времени.

Когда я сам попытался понять, почему семена Баухауза не взошли быстрее, чем это оказалось, мне стало ясно, что требования к подвижности человеческой натуры были слишком преувеличены. В быстром потоке постоянных изменений во всех сферах деятельности – как материальной, так и духовной – естественная человеческая инерция противилась чрезмерному ускорению.

Идеи культуры не могут развиваться и распространяться быстрее, чем само новое общество, которому они призваны служить. Однако я думаю, что не преувеличиваю, когда утверждаю, что содружество Баухауза во всем объеме своего метода все же помогло восстановить в правах архитектуру и современную форму как социальное искусство.

3  Существует ли наука формообразования?

В течение многих лет я систематически собирал факты о феномене нашего зрения и его взаимоотношений с формой, пространством и цветом. Они реальны так же, как любые материальные проблемы структурности или экономики, которые я сейчас рассматривать не буду. Я действительно считаю психологические проблемы фундаментальными и первостепенными, в то время как технические компоненты формообразования есть наши мыслительные дополнения к этому, направленные на то, чтобы мы могли понять неосязаемое через осязаемое.

Понятие «дизайн» совокупно охватывает всю область искусственно создаваемых и зрительно воспринимаемых нами  сооружений – от простых предметов повседневного пользования до сложного образования целого города. Если мы в состоянии установить общий фундамент понимания дизайна – тот единый знаменатель, который достигается больше путем объективных открытий, нежели путем личных интерпретаций,– он должен удовлетворять любому типу формообразования; процесс проектирования большого здания отличается от проектирования простого стула своими параметрами, а не своими принципами. Каждый человек как представитель человеческого рода имеет много общего с другими представителями своего рода в том, как он воспринимает и ощущает окружающий его физический мир. Наиболее важным здесь является тот факт, что ощущение исходит от нас, а не от объекта, который мы наблюдаем. Если мы сможем постичь природу того, что мы видим и как мы воспринимаем видимое, мы будем соответственно больше знать о возможном воздействии наших искусственных сооружений на человеческие чувства и мысли. Много лет назад мне привелось видеть фильм под названием «Улица». Он начинался с незабываемого эпизода, который в одно мгновение знакомил аудиторию со сложной паутиной матримониальной драмы. Вначале жена, затем муж смотрят из окна на улицу. Она видит серую обычную повседневную жизнь, какой она есть, в то время как он проецирует на этот пейзаж свое воображение, трансформируя видимое в чувственную картину, наделяющую каждый кусок жизни перед его глазами яркостью, напряженностью и смыслом.

Реальность и иллюзия

Я вспомнил этот фильм, когда читал труд Эрла С. Келли из Уэйнского университета—«Обучение тому, что является правдой», подтвержденный недавними экспериментами в области ощущений, которые проводились совместно с Дартмоским Глазным институтом в Ганновере (Нью-Хемпшир). Одним из основных положений этого замечательного труда является следующее: «Наши ощущения порождаются не окружающими предметами, а исходят от нас самих. Раз они не порождаются существующей средой и не могут быть результатом будущего, то, следовательно, они являются выводом из нашего прошлого. Поскольку же они результируются прошлым, постольку они должны быть основаны на опыте». Демонстрация сводится к следующему. Предлагаются три отверстия размером с глаз. Вас просят заглянуть по порядку в эти три отверстия. Физическое основание отверстий хорошо освещено. В каждом случае вы видите куб в трех измерениях и с квадратными сторонами. Все три куба в целом выглядят при этом одинаково. Кажется, что все они удалены от вас на одно и то же расстояние. После этого вам предоставляют возможность заглянуть за те доски, в которых проделаны отверстия. Когда вы это делаете, то вы видите, что за одним из отверстий действительно помещается проволочный куб. Однако за другим располагается плоскость с рисунком, почти все линии которого не параллельны. За третьим же находится некоторое количество веревок, натянутых между проволоками и удаляющихся от глаза.

Ни второй, ни третий объемы ничем не напоминают куб, если их созерцать непосредственно. И тем не менее во всех случаях ощущение было идентичным: это куб.

Совершенно разные материальные предметы вызвали на сетчатке один и тот же образ и дали одно и то же ощущение. Оно не могло быть результатом внешнего физического воздействия, поскольку в двух случаях предметы не являлись кубами. Оно не могло быть и результатом отражения их на сетчатке, так как отражение не было бы кубом. Самого по себе куба не существовало. Ощущение возникло не из физического воздействия нашего окружения, а из нас самих. Оно возникло благодаря наличию у нас предшествующего опыта.

Точно так же ребенок в колыбели, впервые в жизни созерцая луну, пытается схватить ее руками, то есть то, что вначале является всего лишь простым отражением на сетчатке, предполагает впоследствии символизацию своего значения, исходящую уже из всего опыта. Вряд ли нам следует возвращаться к неразвитому сознанию ребенка.

Подсознательные реакции

Когда вы, например, едете на машине по грязной дороге и проезжающая мимо другая машина обдает брызгами ваше ветровое стекло, вы жмурите глаза и отталкиваетесь. Подсознательные реакции автоматичны; в то время как наш разум говорит нам, что ветровое стекло охраняет нас, стремление отвести от глаз возможную опасность повторяется каждый раз заново.

Вообразите себя сидящими на балконе двадцатого этажа; у балкона имеются открытые перила, сделанные из вертикальных прутьев. Хотя перила и обеспечивают физическую безопасность, у вас непременно возникнет чувство головокружения, если вы посмотрите вниз. Головокружение, однако, тотчас же прекратится, если перила закрыть фанерой или бумагой, потому что это ограждение оказывается подспорьем глазу. Наше равновесие восстанавливается благодаря иллюзии безопасности, хотя для обеспечения действительно большей физической безопасности ничего сделано не было.  Глаз ничего не знает, он реагирует автоматически. Соответствующим феноменом в горизонтальном измерении является так называемая агорафобия, то есть боязнь открытых пространств, охватывающая впечатлительных людей, когда они проходят большое неогражденное поле или площадь. Они ощущают себя потерянными в пространстве, размер которого не соответствует человеческому масштабу. Но если на этом открытом пространстве установить несколько вертикальных планок, подобно кулисам на сцене, что-то вроде кустарника, или забора, или стенок, то иллюзия безопасности будет восстановлена и страх исчезнет; блуждающий в открытом пространстве глаз человека обретает для себя опору. Наталкиваясь в поле своего зрения на нечто твердое, он регистрирует его очертания так, как это делает радарное устройство.

Эти примеры показывают, что между физическим восприятием, с одной стороны, и знаниями нашего разума – с другой, существует расхождение. Совершенно очевидно, что подсознательный слой нашей человеческой натуры реагирует стихийно, подобно компасу корабля. На него не влияет движение нашего разума; зато он подвержен иллюзиям.

Обучение формообразованию

Мой тезис заключается в том, что художественное творчество зарождается из взаимного соприкосновения подсознательного и сознательного аспектов нашего существования, что оно колеблется между действительностью и иллюзией. Подсознательные или интуитивные способности индивида принадлежат исключительно ему самому. Бесполезно, следовательно, для преподавателя проектирования пытаться передавать собственные субъективные ощущения сознанию студента. Все, что он может делать успешно,– это строить свое обучение на материале действительности, на объективных фактах, значимых для всех. Но освоение того, что есть действительность и что есть иллюзия, требует свежести сознания, не заполненного еще дебрями интеллектуальных знаний. «Чтобы бог сумел войти в мою душу, я должен освободить ее»,– говорил Фома Аквинский. Такого рода не отягощенная предвзятыми суждениями «пустота» является необходимым состоянием сознания перед творческой работой духа... Наш сегодняшний чисто интеллектуальный упорна книжном образовании не создает такой духовной атмосферы. Первостепенная задача преподавателя проектирования должна состоять в том, чтобы освободить студента от бремени разочарований разума и поощрять его к доверию собственным интуитивным реакциям в его тяге к восстановлению непредвзятости восприятия поры его детства. Он должен направлять его в этом процессе – искореняя цепкие предрассудки и стремления к подражанию, помогая ему обрести такую общую основу художественного выражения, которая развилась бы из его собственных наблюдений и опыта. Если формообразование призвано быть специфическим средством передачи выразительности подсознательных ощущений, то оно должно иметь и свой собственный элементарный язык масштабности, формы и цвета. Ему необходима собственная конструктивная грамматика для объединения этих элементарных выразительных сведений в целые сообщения, которые, будучи адресованными к чувствам, соединят человека с человеком теснее, чем даже слова. Чем больше распространится этот способ визуальной коммуникации, тем совершеннее станет всеобщее взаимопонимание. В этом и состоит задача специального образования: обучить тому, что воздействует на психику человека в понятиях света, цвета, масштаба, объема и пространства. Неясные фразы типа «атмосфера здания» или «жилой уют» следует точно определять в этих специфических понятиях. Художник-конструктор должен научиться видению; он должён быть знаком с эффектами оптических иллюзий, с психологическим воздействием пространства, цвета и фактур, с эффектами контраста, направления, напряжения и отдыха; он должен научиться понимать значение человеческого масштаба...

Психологическое влияние формы и цвета

«Великий инквизитор» Эль Греко – больше чем просто портрет человека. Он отражает состояние ума, которое этот человек вызвал в зрителе и художнике. Страстный мазок кисти и отобранные формы напоминают ужас устрашающей угрозы – инквизиции. Контуры могут быть волнующими или успокаивающими. В добавление к этому их цвет – резкий или мягкий – может увеличить задуманный эффект. Цвет и текстура имеют свое собственное активное существование, посылая физическую энергию, которую можно измерить. Эффект этот может быть теплым или холодным, приближающим или отдаляющим, ярким или темным, легким или тяжелым, ощутимым или нереальным и даже привлекательным или отталкивающим. Один нью-йоркский проектировщик, называющий себя специалистом по цвету, говорит, что уверен, что фиолетовый цвет вызывает меланхолию; что желтый – это цвет энергии, способствующий веселости, повышению мозговой активности и хорошего самочувствия, и что классные комнаты, окрашенные в желтый, хороши для отсталых детей, в то время как помещения детских садов, окрашенные в желтый цвет, могут мешать сну; что голубое вызывает не активность, а расслабление и что старые люди часто впадают в манию голубого; что психологические реакции на красное стимулируют мозг, пульс и аппетит и что, если вы будете стоять в двадцати футах от красного и голубого стула, красный стул покажется на фут ближе; что зеленое заставляет людей чувствовать холод и что стенографистки, работающие в зеленых помещениях, становятся жертвами психосоматических простуд, от которых они с готовностью избавляются, так же как и от своих свитеров, когда вместо изменения температуры их стулья покрывают оранжевыми чехлами или на окна вешают оранжевые занавески; что мольба о милосердии, посланная в светлом зеленовато-голубом конверте, вызовет скорее филантропический ответ, чем то, которое послано в белом конверте; что двадцатифунтовый ящик, окрашенный в светло-желтый цвет, легче поднять; что телефонный звонок, звенящий в белой будке, покажется громче, чем тот же звонок в пурпурной будке, и что апельсин, съеденный в темноте, покажется менее ароматным, чем тот, чей цвет зрим.

Соотносительность

Трудно поверить, что серая точка на разном фоне обладает одной и той же темнотой. Это говорит об относительности ценностей. Одна и та же фактическая ценность серых дисков кажется изменяющейся в зависимости от своего темного или светлого фона. Человеческая натура, по-видимому, еще больше, чем мы это осознаем, зависит от контраста противоположностей, которые держат нас в состоянии живости и бодрости, так как создают переменно либо напряжение, либо покой. Цвета могут быть активными и пассивными: плоскости или стены могут казаться ближе или дальше в зависимости от цвета. Соответственно размеры помещения кажутся иными по сравнению с его действительными размерами.

Одним словом, проектировщик – если он владеет этими средствами – может создать иллюзии, которые будут не совпадать с фактическими измерениями и конструкциями.

Что такое человеческий масштаб?

Размер нашего тела (которое мы всегда ощущаем) служит нам мерилом при восприятии окружающего. Наше тело это единая шкала, позволяющая нам установить конечные пределы отношений внутри бесконечного пространства. Необычный масштаб может произвести притягивающий или отталкивающий эффект. Эмоциональный интерес к объекту может измениться под влиянием простого изменения его размеров, отклоняющихся от ожидаемой нормы. Эмоциональный интерес может сильно возрасти от простого увеличения. Я помню сильный физический ужас, пережитый однажды, когда я увидел на экране увеличенное изображение скорпиона и богомола, показанных чудовищами, рвущими друг друга на части в отвратительной борьбе за жизнь. Посредством увеличения оптической шкалы, вызывая более близкие эмоциональные отношения, порождались сильные физические и психологические ощущения, которые не произошли бы, наблюдай я битву в ее действительных маленьких размерах.

Все это должно привести нас к выводу, что только от проектировщика зависит психологический эффект его произведения путем увеличения или уменьшения его масштаба или размеров его частей, которые изменят свое взаимодействие с нами.

Когда ацтеки или египтяне строили пирамиды, их намерением было породить трепет и страх перед богом. Идею; сверхъестественного строители старались выразить посредством увеличенного масштаба. Фараоны и цезари, разыгрывая из себя богов и стремясь внушить страх и сознание ничтожества подданным, выражали свое могущество с помощью нечеловеческих размеров своих болезненно-величественных сооружений. Гитлер и Муссолини принимали в комнатах колоссальной величины, восседая в противоположном конце от входа; приближающийся посетитель помимо воли чувствовал скованность и свое ничтожество. Вестминстерский собор в Лондоне – пример несоразмерного сооружения; перегруженный украшениями, перечерченный в верхних своих частях, он оставляет впечатление незначительности и неразберихи, несмотря на свои колоссальные размеры. Его проект не учел правильных пропорций по отношению к человеческому масштабу.

Расстояние, время и пространственные отношения

Однако проектировщик должен учитывать не только абсолютные пропорции между телом и созерцаемыми объектами; он также должен помнить об изменяющихся расстояниях, с которых зритель будет наблюдать его произведение. Воздействие сооружения будет значительным только в том случае, если учтены все требования человеческого масштаба для всех возможных расстояний и направлений взгляда. Издалека его силуэт должен быть простым, таким, чтобы его можно было охватить взглядом как символ и абсолютно несведущему зрителю и человеку, проезжающему мимо в автомобиле. Если мы подойдем ближе, мы различим выступающие и западающие части здания, а тени от них будут служить масштабным критерием для нового расстояния. И наконец, находясь совсем близко, не видя уже произведения в целом, глаз захватывается новыми деталями формы рафинированно обработанной поверхности.

Результат ли это интуитивной уверенности, если проектировщик учел масштаб человека или знания, или то и другое в равной мере объясняют его?

Известно, что индийские архитекторы должны были вначале овладеть несколькими ремеслами; затем, когда им исполнялось сорок лет, прежде чем допустить их к строительству храма, священники тайно обучали их математике. Любопытно, учили ли их науке видения? Они, конечно, не избегали сложного рабочего процесса, чтобы достигнуть желаемого оптического эффекта...

По некоторым соображениям Иктин, создатель Парфенона, представляющего собой высшее выражение утонченности и совершенства европейского стиля формообразования, слегка наклонил колонны к центральной оси здания и осторожно изогнул все его горизонтальные линии, чтобы компенсировать оптическую иллюзию вогнутости; потому что длинная прямая и горизонтальная линия, оказывается, опускается в центре из-за изогнутости нашей сетчатки. Это разрушает и ослабляет эффект. Чтобы исправить эту иллюзию, основание Парфенона было поднято на 4 инча выше в центре, чем на концах. Очевидно, что основание было построено так специально, потому что оно стоит на твердой скале и его вертикальные швы и сегодня очень крепки, ничто не могло изменить их первоначальной линии. Здесь интуиция и интеллект объединились во имя торжества над природным несовершенством человеческого зрения. Это и есть подлинная архитектура.

Эти перечисленные примеры характеризуют те элементы, которые образуют язык проектирования. Что нам известно об отношении этих элементов в «пространстве»? Каждый из нас хоть однажды пытался понять бесконечное пространство, лежа на спине, взирая на звезды, думая и пытаясь охватить бесконечность вселенной,– только для того, чтобы признать, что познание бесконечного нам не дано. Математика открыла бесконечно малую и бесконечно большую величину. Для них у нее есть конкретные обозначения. Но это абстракции, непонятные нам. Мы постигаем пространство и масштаб лишь в рамках конечных соотношений. Именно ограниченное пространство – открытое или огражденное – есть медиум архитектуры. Правильные отношения между телесными массами здания и пустотой, которую они обрамляют,– наиболее существенное в архитектуре. Это может показаться банальным, но я обнаружил, что многие не во всем осознают смысл этого соотношения и что даже опытные архитекторы проектируют, мысля лишь зданиями как таковыми, игнорируя тот факт, что открытые пространства между ними есть столь же важный фактор архитектурной композиции.

Многие из нас все еще невинно пребывают в статическом трехмерном мире ньютоновской концепции, который давно уже распался. Философы и ученые заменили эту статическую концепцию динамической картиной относительности. В сегодняшней проектной терминологии эта значительная перемена была признана в качестве того, что мы называем «пространственно-временными» отношениями. Наука открыла относительность всех человеческих ценностей, так же как и факт их постоянного развития. Согласно науке не существует такого явления, как окончательная или вечная истина. Суть жизни – в трансформации. Я бы хотел процитировать отрывок из доклада «Планирование физического окружения человека» на юбилее двухсотлетия Принстонского университета.

«Физическая среда, которую было предложено осмыслить архитекторам, изменилась с ужасающей быстротой за время их одной творческой жизни. Расширяющаяся вселенная превратилась во взрывающуюся вселенную, и время, это новое, четвертое измерение, стало более весомым, чем любое из трех других. Человек изменился тоже, но недостаточно. Архитекторы продемонстрировали всем, что их сооружения не остались безразличными к решающему влиянию времени и его двойника – движения,– но сам человек раскрылся под их вопрошающим взором как существо, придавленное безжалостным прошлым, опутанное устаревшими эмоциями и настолько в плену у несовершенного видения, что практически он видит только то, что сам желает видеть». Таким образом, элемент времени, освоенный как новое, четвертое измерение, начинает проникать в человеческие мысли и творения.

Необходимость перемены

Смена фундаментальной концепции нашего мира от статического пространства к непрерывно меняющимся отношениям подчиняет себе и наши умственные и эмоциональные способности восприятия. Теперь мы понимаем попытки футуристов и кубистов, первых, кто стремился схватить тайну четвертого измерения, изображая движение в пространстве. В картине Пикассо изображено лицо в профиль и анфас; последовательность аспектов восприятия дана одновременно.

Почему? Очевидно, этот элемент времени, явный в современной живописи и в проектировании, увеличивает интенсивность реакций зрителя. И художник и проектировщик ищут способы для возбуждения новых и стимулирующих ощущений, которые делают нас более восприимчивыми и активными. Это положение соответствует фрейдовскому открытию, что раздражители генерируют жизненный процесс. Примитивные клетки, содержащиеся в растворе с требуемой температурой и питанием, медленно умирают в довольстве; но если в жидкость добавляется раздражающий компонент, они активизируются и размножаются.

Английский историк Тойнби рассказывает историю капитана одного корабля, который завоевал себе репутацию тем, что всегда доставлял самую свежую сельдь. Будучи при смерти, он выдал свой секрет, состоявший в том, что он каждый раз запускал в корабельный резервуар с рыбами кота, который нескольких убивал, остальных пугал и таким образом всех держал в отличном состоянии. Подобно этому и человеческие существа получают все новые стимулы от раздражителей. Искусство должно удовлетворять эту постоянную потребность двигаться от контраста к контрасту; вспышка, рожденная столкновением противоположностей, создает произведению искусства особенную жизненность. То, что человек нуждается в постоянной смене впечатлений, чтобы не притуплялись его способности восприятия, есть бесспорный факт. Неизменные условия, какими бы совершенными они ни были, производят удручающее и усыпляющее действие. Приведу тривиальный пример: пребывание в течение целого дня в вагоне с кондиционированным воздухом нормальной температуры, скорости проветривания и влажности внушает нам беспокойство. И даже если день очень жарок, мы стремимся выйти на платформу, чтобы ощутить контраст пусть менее комфортабельных условий, после чего мы в состоянии снова наслаждаться удобным проветриваемым местом в вагоне. Наша способность к адаптации нуждается в контрасте.

Эта необходимость перемены становится вполне очевидной, когда мы сравниваем психологическое воздействие дневного света с искусственным дневным освещением. Недавно я встретил это утверждение в докладе Комитета по освещению художественных галерей, сделанном на заседании Общества технического освещения: «Сегодня любой музейный интерьер может быть искусственно освещен с большим эффектом, чем дневным светом; помимо всего прочего это в лучшем виде выявляет любую мелочь, которая при натуральном освещении есть всего лишь мимолетная случайность». Мимолетная случайность, я думаю, здесь ошибка; ибо более удобное искусственное освещение, предназначенное выявить все достоинства выставленного, тем не менее статично. Оно не меняется. Естественный свет, так как он постоянно меняется, живой и динамичный. «Мимолетная случайность», вызванная изменением света, есть как раз то, что нам нужно и что любой объект, воспринятый в контрастах изменяющегося дневного света, наделяет каждый раз различной выразительностью.

Например, вообразите себе волнение и удивление, испытываемое тогда, когда солнечный луч, сияющий сквозь цветное стекло соборного окна, медленно минует сумрак нефа и неожиданно падает на алтарь. Какая это радость для зрителя, хотя и «мимолетная случайность»! Я помню яркое впечатление, пережитое мною однажды в Пергамском музее в Берлине. Падавший сверху на стены храма свет казался мне рассеянным и однообразным. Но однажды ночью я случайно зашел туда, когда там работал фотограф с большим прожектором. Я был наэлектризован эффектом строго направленной иллюминации, которая внезапно оживила рельефы и помогла мне открыть новую красоту скульптур, которую я не замечал раньше.

В один прекрасный день в нашем распоряжении может оказаться созданный человеком подвижный солнечный свет, который можно будет использовать по собственному желанию, свет, изменяющийся в своем количестве, интенсивности и цвете. Тем не менее, до тех пор пока такой искусственный свет не будет полностью соответствовать нашим претензиям, я полагаю, не следует исключать динамические качества дневного света как добавление к искусственному освещению где это возможно, поскольку он удовлетворяет нашу потребность в перемене. Чтобы дать вам пример доступного психологического средства для сохранения наших ощущений напряженными и отзывчивыми, я попытаюсь проанализировать, что можно сделать для того, чтобы посещение музея было не изматывающим, а стимулирующим занятием. Как вам уже известно, способность зрителя воспринимать впечатления от многочисленных шедевров, собранных вместе, быстро истощится, если только мы не будем часто освежать ее. Его сознание должно быть нейтрализовано после каждого впечатления, прежде чем поступят новые. Мы не можем часами держать его на высшей точке восторга, пока он бродит по галерее, но мы можем сохранить остроту его интереса, предлагая ему меняющиеся пространственные и световые эффекты и аранжировку экспозиции как богатство в контрастах. Только если заставить его использовать свою естественную функцию адаптации от напряжения к покою, он останется бодрым и активным участником зрелища. Организация самих по себе выставочных пространств и расположение в них экспонатов должны создать последовательность поражающих сюрпризов, которые должны быть хорошо рассчитаны по времени и правильно спропорционированы, чтобы соответствовать восприимчивости посетителя. Тут мы как раз и оказываемся в сфере архитектурного творчества. Очевидно, что движение в пространстве или иллюзия движения в пространстве, создаваемая волшебством художника, становится все более могущественным стимулом в современных произведениях архитектуры, скульптуры, живописи и дизайна. Мы видим сегодня в архитектуре предпочтение прозрачности, достигаемой за счет больших площадей стекла, путем «вырезания» и раскрытия частей здания. Эта прозрачность призвана создавать иллюзию плывущей непрерывности пространства. Здания кажутся парящими, пространство кажется перемещающимся внутрь и наружу. Формы бесконечного наружного пространства становятся частью архитектурной пространственной композиции, которая не заканчивается границами стен, как в прошлом, а продолжается за пределы здания в его окружении. Кажется, что пространство находится в движении.

Общий знаменатель проектирования

Специалисты проектирования начали заново упорядочивать открытия философии и науки. Фундаментальная философия формы нуждается прежде всего в знаменателе, общем для всех. Часть предварительной основополагающей работы по формулированию языка проектирования была проделана Баухаузом, Ле Корбюзье и Озанфаном в журнале «Дух нового», Моголь-Надем в его «Новом видении» и «Видении в движении», педагогической деятельностью Жозефа Альберса, в «Языке видения» Кипса, в «Воспитании посредством искусства» у Герберта Рида, особенно Ле Корбюзье в его «Модулоре» и другими в этой и в смежных областях. Удастся ли нам утвердить визуальный «ключ», используемый и понимаемый всеми как объективный общий знаменатель формы? Разумеется, он никогда не станет рецептом или заменителем искусства. Интеллектуальное искусство ясно символизировать. Возможно, именно здесь мы найдем ключ к тому, что породило так называемое «абстрактное искусство», открытия которого глубоко повлияли на архитектуру. Общество, утратившее былые стандарты социальных и религиозных идеалов, обрекло художника на изоляцию. Он не соприкасается здесь с жизнью коллектива. Выходом из этого противоречия и явилась его попытка сконцентрироваться на самой сущности своего искусства, на наблюдении и открытии новых феноменов пространства и цвета, воздерживаясь от какого бы то ни было литературного содержания в своей работе. Искусство оказалось оторванным от жизни масс, что мы и видим сегодня.

4  План воситания архитектора

А. Общая основа воспитания

Я верю, что любой здоровый человек способен постичь форму. Проблема, мне кажется, заключается не столько в наличии творческих способностей, сколько в отыскании ключа для их выявления. Это проблема не только Америки; но, возможно, она остра именно в этой стране потому, что американцы с их великим энтузиазмом в обучении способны обогнать европейцев в своих усилиях по культивированию способности восприятия и воспроизведения до такой степени, что при этом появляются собственно творческие импульсы, В отношении творческого и изобретательского духа в свете техники дело обстоит по-другому. Здесь здравствующее поколение, кажется, совсем не нуждается в затрате специальных усилий, чтобы вдохновляться на смелое зачинательство и гордое пренебрежение стандартами прошлого. Но по отношению к искусству люди ведут себя совершенно по-другому. Ощущение такое, будто наше великое наследие оставило нас ошеломленными и лишенными независимого порыва и будто из соратников и творцов мы превратились в знатоков и менторов. Если мы исследуем даже слабые ощущения среднего человека в отношении искусства, то обнаружим, что он, прежде всего, робок, что он покорно уверовал, будто искусство – это нечто изобретенное много веков назад в таких странах, как Греция или Италия, и что нам остается лишь внимательно Изучать его и использовать. Здесь кажется противоестест-венным доброжелательно реагировать на работы художников, пытающихся разрешить актуальные проблемы современными же средствами; здесь, скорее, уместны ужасная ^ловкость и сильное недоверие к тому, что они в состоянии оказаться в какой-то мере достойными великих произведений своих предшественников. Эта удивительная бесилодность является, на мой взгляд, результатом не столько врожденного отсутствия способности или интереса, сколько того факта, что мы сегодня разделены на две группы людей – на «публику» и «специалистов». Каждый человек чувствует, что он «специалист» в одной или двух областях и просто «публика» во всех остальных. Но, вероятно, вы по опыту знаете, что никто не способен оценить проявление способностей ни в одной области, если он сам в какой-то степени не был когда-то причастен к ее проблемам и трудностям. В то же время путь развития искусства и художественного конструирования преподносится сегодня среднему учащемуся так, что часто не дает ему никакого ключа для понимания современных проблем и современных задач. Он выходит из школы и колледжа, до краев наполненный знаниями, но в решении задачи ему редко удается найти самого себя. Я думаю, что, более чем преуспев в разработке способов ознакомления наших детей с достижениями прошлого, мы совсем не так преуспели в том, чтобы стимулировать их выступать со своими собственными идеями. Мы заставляем их так усердно изучать историю искусства, что у них не остается времени для выражения собственных мыслей. К тому моменту, когда они вырастают, они усваивают настолько определенные идеи о том, что такое искусство, что перестают уже думать о нем как о чем-то таком, что должно свободно оцениваться и создаваться ими же самими. Они уже растеряли радостную, непроизвольную потребность ранней юности придавать вещам новую форму и вместо этого стали всего лишь самоуверенными зрителями. Это, однако, не вина отдельных личностей, а, скорее, следствие социальных процессов самой жизни.

Происхождение абстрактного искусства

Во все периоды великого искусства сформировавшихся эпох, скажем, в средние века, когда художник создавал образ мадонны, его понимали немедленно и все, опираясь на общие предустановленные социальные и религиозные основы современности. Сегодня мы живем между двух цивилизаций: старая разлетелась на куски, новая же находится в процессе становления. Сегодняшний художник может быть понят только элитой, но еще не всем обществом, так как духовное содержание нашей цивилизации еще не сформировалось настолько определенно, чтобы художник мог его ясно символизировать. Возможно, именно здесь мы найдем ключ к тому, что породило так называемое «абстрактное искусство», открытия которого глубоко повлияли на архитектуру. Общество, утратившее былые стандарты социальных и религиозных идеалов, обрекло художника на изоляцию. Он не соприкасается здесь с жизнью коллектива. Выходом из этого противоречия и явилась его попытка сконцентрироваться на самой сущности своего искусства, на наблюдении и открытии новых феноменов пространства и цвета, воздерживаясь от какого бы то ни было литературного содержания в своей работе. Искусство оказалось оторванным от жизни масс, что мы и видим сегодня.

Равновесие между опытом и книжным знанием

Я все же убежден, что в каждом человеке таятся художественные способности; тем не менее подлинные ценности жизни деградируют сегодня благодаря тому, что основа нашего существования перекладывается на второстепенные факторы: на бизнес как самоцель или на то или иное практическое занятие. «Дух торговли», так сказать, подменил потребность в уравновешенной жизни как сознательно формируемой эпохе; Вся наша система воспитания направлена на то, чтобы как можно скорее приспособить человека к специализированной работе. Как только заканчивается счастливое время ребяческой игры, он становится пленником лишь одного аспекта жизни, все больше и больше утрачивая внутреннюю связь с полнотой жизни. Резко возрастает несоответствие между занятием и склонностью человека. Мужество вторжения в смежные области человеческого опыта исчезло в нашей специализированной системе производства с ее преимущественно материальными целями. Нет сомнения, что образование существенно пострадало от чрезмерной переоценки нами материальных аспектов жизни и от односторонней интеллектуализации подхода к ней. Истинное воспитание, рассчитанное на воспитание в индивиде творческого отношения и полной жизненной оснащенности, должно, разумеется, вести его дальше простой фактической информации и книжного знания – к непосредственному личному опыту и действию. Мы должны давать нашей молодежи больше возможностей осваивать такой личный опыт за время ее обучения, ибо только самостоятельное «открытие» живых фактов позволит ей превратить свои знания в мудрость. Для общераспространенной ныне тенденции характерно то, что многие влиятельные планы образования, проявившиеся за последние годы, довольно поверхностно рассматривают изобразительные искусства как дисциплину, не принадлежащую центральному ядру воспитания. Мы, кажется, забыли, что с незапамятных времен творческий характер эстетических дисциплин в искусстве всегда порождал этические качества. Мы слишком уверовали в преимущества интеллектуального обучения. Искусство, этот продукт человеческой страсти и вдохновения, превосходит царство логики и рассудка. Это мир общеинтересного для всех, ибо красота есть основополагающее условие цивилизованной жизни.

Истинная цель всякого образования – слишком часто забываемая – состоит в пробуждении энтузиазма к великим свершениям. Я убежден, что тезис «прежде всего безопасность» есть отвратительный лозунг для молодого человека. Идея личной безопасности, будучи по своей сути иллюзией, плодит безответственность и эгоизм. Это чисто материальная концепция. Нельзя ожидать никакого существенного результата в любой системе образования без доминирующего идеала, человеческий или социальный компонент которого должен направлять профессиональный, а не наоборот. Хотя такая цель может показаться самоочевидной, она стала большой редкостью в сегодняшней образовательной практике. Конечно, студент должен быть приспособлен к практической жизни, но вряд ли нам сегодня грозит противоположная опасность воспитать мечтателей, оторванных от жизни. Преувеличенное подчеркивание фактического знания рациональной причинности явно сбило наше поколение с истинного пути. Оно утеряло связь с цельностью жизни и с ее общественным смыслом. Недооценивается качество интуиции– вечный источник всякой творческой деятельности. Мы видим, как наши юные соратники не доверяют своему инстинкту и отрицают все, что не может быть последовательно доказано. На мой взгляд, вместо этого их следует поощрять внимательно относиться к своим эмоциям, приучать контролировать, а не подавлять их. Они нуждаются в духовном покровительстве вне рамок профессиональной практики во имя развития их собственной творческой сущности, а не только ума. Чем выше духовные цели, тем успешнее справится молодежь и с материальными трудностями. Когда есть питательная среда для интуиции, быстрее развивается и мастерство, в то время как одна профессиональная рутина никогда не заменит творческое видение. Высшую реальность может схватить только та форма, в которую включена самая возвышенная идеальность.

Б. Программа

Творческое формообразование

Во все великие творческие эпохи архитектура в высшем своем воплощении была матерью всех искусств, была социальным искусством. Поэтому я верю, что архитектуре будущего суждено доминировать в гораздо более обширной сфере, чем сегодня. Наше сегодняшнее архитектурное образование чересчур несмело, слишком школьно, оно почти полностью направлено на так называемые изящные искусства и в прошлое. Эстетическая концепция, так сказать, фатально подменила собой творческую концепцию искусства. Нельзя больше смешивать творческое искусство и историю искусства. Задача художника «творить новый порядок», историка – заново открывать и объяснять порядки прошлого. Обе одинаково необходимы, но их смысл совершенно разный. Успешное преподавание творческого проектирования не может быть поэтому делом историков, оно должно вестись творческим художником, наделенным даром «прирожденного педагога». Архитектор будущего даст в своих произведениях неподдельное конструктивное выражение духовным и материальным потребностям человеческой жизни, обновляя тем самым человеческий дух, вместо того чтобы повторять мысли и действия прошлых эпох. Он будет действовать как координирующий организатор широчайшего опыта, как человек, который, исходя из общественных концепций жизни, приходит к синтезу мысли и чувства, к гармонии цели и формы. Если мы надеемся видеть будущего архитектора именно таким многосторонним, то какой же должна быть его подготовка?

Искусство в детских садах

Если мы исходим из убеждения, что каждая здоровая индивидуальность изначально способна к творческому созиданию, то зрительные ощущения следует развивать уже в раннем детстве. Мы должны помнить, что детская потребность в игре ведет к эксперименту и изобретательству, этому источнику всех наук и всех искусств. Тренировку в этом, следовательно, надо начинать уже в яслях и детских садах, предоставляя детям полную возможность строить, моделировать, рисовать и красить в любой свободной форме, как в игре, которая предполагает увлеченность ребенка и стимулирование его фантазии.

В растущем ребенке творческое начало должно пробуждаться через настоящую работу со всевозможными материалами, в сочетании с обучением свободному проектированию. На протяжении всего школьного времени ручное мастерство и восприятие формы должны развиваться вперемежку со «строительством» (из настоящих материалов), компоновкой, моделированием, живописью, рисованием и черчением. При этом важно не копировать, не подавлять стремление к игре, то есть важно избегать всякого художественного опекунства! Вся задача учителя – это лишь постоянно стимулировать воображение ребенка и его желание строить и рисовать. Рисунки и модели ребенка не надо даже исправлять, ибо сила его воображения может быть очень легко искажена взрослыми, если навязывать ему наши чересчур обширные знания. Знание фактов, конечно, обязательно, но его надо прививать с достаточным уважением к особому воображению юных, которое отличается от нашего и тяготеет к поиску новой выразительности. Незаметно направляя ребенка за время очень трудного перехода от игры к работе, преподаватель – помимо технических советов и сообщения научных фактов – должен поощрять его в стремлении развивать свое изначальное вдохновение.

Профессиональное обучение проектированию

По окончании школы молодой студент, намеревающийся стать архитектором или художником-конструктором, оказывается перед необходимостью выбора одного из двух решений: идти ли ему дальше по длинному пути высшего образования или обратиться прямо к профессиональной работе. Здесь ему более всего необходим вдумчивый и осторожный совет. Сильны ли и многообещающи его характер, талант, его глаз и его восприимчивость настолько, чтобы ему стремиться стать независимым архитектором, или ему следует, скорее, готовиться к тому, чтобы стать искусным мастером? Чтобы уменьшить число неверных решений, сделанных в этом выборе, необходим квалифицированный общеобязательный экзамен – экзамен на творческий характер и силу воображения. Всем студентам, которые, обладая художественным талантом, сдали этот серьезный экзамен в начале подготовки– в том числе тем, которые начинали с технических школ – следует предложить высшее обучение в университетах и в школах художественного конструирования.

На этом этапе подготовки совершенно обязательна последовательность в самом методе обучения. Переполненный множеством противоречивых суждений о всем сущем, которыми его пичкают высшие учебные заведения, студент оказывается перед опасностью превратиться в равнодушного или циничного человека, если только воспитатели не снабдят его очень определенной и, как следствие, однозначной программой, которая не должна менять своей направленности, пока не будет достигнута определенная зрелость и сформировано ясное убеждение. Возражение, будто такой последовательный метод будет чересчур односторонним, неосновательно, ибо только тот, кто действительно хорошо постиг какой-то один путь мышления, сумеет позже сравнить его с другими путями мышления и сознательно выбрать из них приемлемые элементы для собственных творческих исканий.

Обучение методу подхода к действительности гораздо более важно, чем обучение мастерству. Это должен быть непрерывный процесс, развивающийся циклично, наподобие годовым кольцам дерева. На всех этапах этот круг должен быть всеохватывающим, а не секционным, постепенно возрастая в «своей интенсивности и детализируясь одновременно во всех аспектах данной дисциплины. Интеграция всего объема Знаний и опыта с самого начал а является фактором величайшей важности; только в этом случае тотальность общего аспекта наполнится в сознании студента смыслом. Он легко усвоит все последующие детали и найдет место их приложения, если будет двигаться от целого к частям, а не наоборот.

Такой метод обучения с самого начала направит усилия студента на одновременное синтезирование проекта конструкции и экономики любой задачи с ее социальным смыслом. Несмотря на явную обязательность этого требования с рациональной точки зрения, воспитательный опыт показал, что нужны годы, пока студент научится воспринимать одновременно всю эту триаду – форму, конструкцию и экономику– как неразделимую и взаимообусловленную целостность. Причина широкого распространения секционного метода архитектурного образования проистекает, по-видимому, из чрезмерной переоценки интеллектуальной академической подготовки и вытекающей отсюда невозможности экспериментировать на площадке и в мастерской. Я не вижу, почему одно знание должно быть главной целью образования, когда непосредственный опыт столь же необходим в качестве базы для последующей работы. Бумага стала слишком несовершенным средством общения. Книга и чертежная доска не в состоянии быть основой практики, равноценной опыту, который накапливается путем проб и ошибок в мастерской и на строительстве. Такая практика, следовательно, должна быть включена в обучение с самого начала, а не добавлена потом, когда академическая часть обучения уже завершилась. Практика – лучшее средство обеспечения синтеза всех эмоциональных и интеллектуальных факторов в сознании студента. Она удержит его от стремления к «преждевременным» проектам, не выверенным знанием строительного процесса. Фатальное разделение мастерства и академического обучения в процессе развития машинного века, без сомнения, оторвало архитектуру от строительства. Проблема координации этих двух факторов – научного знания и строительного опыта – является решающей проблемой нашей системы образования. Поэтому я попытаюсь наметить здесь план, который может помочь исправить эти нынешние несоответствия, и начну прежде всего с предложения более научного подхода к форме.

Общая невосприимчивость людей к искусству и архитектуре и превалирующие методы обучения в сфере законов формы, видимо, взаимно обусловливают друг друга. Посредством усовершенствованного образования надо помочь людям снова поверить в кардинальную важность искусства и архитектуры для их повседневной жизни. Но мы так долго считали эти проблемы делом лишь индивидуальных ощущений, которые невозможно определить объективно как стандарты ценностей, что трудно ожидать их успешного признания в качестве базы для прогресса в воспитании. Следует ярко возвестить духовное соучастие искусства в обществе и с помощью ученых, используя их точные методы, определить общественные и психологические – не только лишь технические – компоненты, искусства как ясную систему ценностей и значений.

Общий знаменатель формы

Основной порядок формы нуждается прежде всего в знаменателе, общем для всех и извлеченном из фактов. Всеобщий язык визуальной коммуникации дает проектировщику основу для солидаризации людей с его спонтанным выражением в искусстве; это освободит его от достойной сожаления изоляции, от которой он страдает сегодня – с тех пор как в этом социально разобщенном мире мы утеряли общий ключ для понимания визуальных искусств.

В музыке композитор все еще использует музыкальный ключ, чтобы сделать свое произведение понятным для всех. На базе всего двенадцати нот была создана вся величайшая музыка. Ограничения безусловно способствуют изобретательности творческого ума.

В архитектуре «золотые пропорции» и «модули» греков, «триангуляторы» готических строителей свидетельствуют о том, что в прошлом также существовали визуальные эталоны, использовавшиеся в качестве общепонятного языка для всех рабочих бригад древних зодчих.

Тем не менее в течение долгого периода никакой всеобщий знаменатель не направлял наше выражение в визуальных искусствах. Но сегодня, после длительного, хаотического периода «искусства для искусства», новый язык видения постепенно заменяет индивидуалистические понятия, вроде «вкуса» или «чувства»,– понятиями, обоснованными объективно.

Базирующийся на биологических фактах – физических и психологических,– он стремится выразить всеобщий, индивидуальный собирательный опыт последних поколений. Именно здесь укореняется подлинная традиция.

Визуальный язык

В современной архитектуре и в художественном конструировании происходит возрождение визуального языка. Сегодня мы можем снабдить творческий инстинкт проектировщика ценным знанием визуальных фактов, таких, как явление оптической иллюзии, отношение объемов тел и пустот в пространстве, отношение света и тени, цвета и масштаба,– знанием объективных фактов вместо произвольных, субъективных интерпретаций или давно устаревших формул. Разумеется, принцип порядка никогда не сможет стать рецептом для создания произведения искусства. Вспышка артистического вдохновения превыше логики и разума. Но визуальный язык, возникающий из старых и новых научных открытий, контролирует творческий акт художника. Одноврёменно он обеспечивает общезначимую основу для понимания художественного сообщения и трансформирует его парадоксальное содержание в зримые термины выразительности.

Однако, прежде чем он станет понятным для всех, он должен быть обоснован средствами всеобщего образования. Эта цель не может быть реализована одним теоретическим знанием; ее следует поставить в связь с продолжительным практическим опытом.

Акцент на практическом опыте

Эмоциональные способности развиваются не аналитическими методами, но только творческими дисциплинами, подобными тем, какие существуют в музыке, поэзии и изобразительных искусствах. Созидание – не просто дополнение к мышлению. Оно само является основополагающим опытом, необходимым для слияния цели с творческим актом. Оно является единственным воспитательным средством, которое взаимно соотносит наши способности восприятия и изобретения нового.

Если мы сравним обучение искусству проектирования в прошлом с нашими сегодняшними методами подготовки, то расхождение между ними становится явным с первого взгляда. В прошлом проект рождался из практического обучения в мастерских; сегодня – на бесплатной чертежной доске. То, что использовалось лишь в качестве подсобного средства создания вещей – чертеж на бумаге,– превратилось в центральную дисциплину художника-конструктора. Перемещение акцента с обучения делу на интеллектуальную дисциплину является типичным для современного метода обучения проектированию. Но разве может архитектор стать мастером своего дела без предварительной тренировки с инструментами и материалами, без практического знания, извлеченного из опыта строительства и созидания? И будет ли, следовательно, архитектурное образование отделено от его сегодняшней академической рамки? Многие архитекторы согласились бы на решительный поворот к усилению роли практического опыта. Я лично серьезно сомневаюсь, может ли вообще теперешний книжный климат университетов создать здоровую плодотворную почву для архитекторов. Влияние индустриализации на нашу профессию оказалось столь решающим, что молодое поколение проектировщиков следует обучать в тесном единстве со строительной промышленностью и с ее лабораториями. Все же, поскольку желательная перемена совершается медленно, я попытаюсь здесь наметить переходную программу, которая, используя существующие академические условия, ставит своей целью уравновешивание академического обучения непосредственной практикой не только в мастерской, но и на строительной площадке.

Экспериментальная мастерская и предварительный курс проектирования

Продолжительное обучение основам ручного мастерства в экспериментальных мастерских в соединении с обучением основам плоскости, объема, пространства, а также композиции – как производных от объективных данных – должно быть развито на всех уровнях общего и профессионального образования. И поводья производственной практики, и введение научных курсов, обосновывающих общий язык визуальной коммуникации, являются главными требованиями успешного обучения искусству проектирования, в особенности архитектуре.

Эта подготовка должна начинаться с общего предварительного курса, нацеленного на координацию элементов ремесла и проектирования. Так как начинающий пока еще не осознает своего отношения к миру, было бы неверно с самого начала обращать его к идее «профессионализма» или вообще к любой специализации. Находясь в состоянии естественного стремления охватить всю жизнь как целое, студент должен вначале получить многостороннее понимание широкого поля возможностей для выражения того, что его окружает. Традиционное обучение рисунку для этого совершенно недостаточно. Рисунок и живопись несомненно есть наиболее ценные средства индивидуального самовыражения, но бумага, карандаш, кисть и акварель недостаточны, чтобы развить чувство пространства, столь необходимое для свободы выражения. Следовательно, студента следует с самого начала познакомить с трехмерными экспериментами, то есть с элементами «сооружения», а именно с композицией в пространстве вместе со всевозможными упражнениями в материале. Например, наблюдение контраста грубого и гладкого, твердого и мягкого, напряженного и свободного поможет студенту вместе с тренировкой рук открыть для себя особенности различных материалов, их структуру и текстуру. Работая в материале, студент одновременно приходит к пониманию плоскости, объема, пространства и цвета. В добавление к техническому мастерству он развивает свой собственный язык формы, чтобы суметь дать своим идеям зрительное выражение. После того как он усвоил эти начальные уроки, он уже должен быть подготовлен к тому, чтобы перейти к композициям собственного изобретения.

Цель такого рода конструкторской работы заключается в том, чтобы раздвинуть рамки индивидуальности раньше, чем разовьется профессиональное мастерство. Ее успех будет в большой степени зависеть от личности преподавателя, который, одобряя и стимулируя студента, должен раскрепостить его воображение, без всякой предвзятости удерживая от какого бы то ни было подражания чужим концепциям, включая свою собственную. После этого студент должен проверить свою способность к созданию небольших творческих набросков, которые выведут его за пределы предшествующего интеллектуального опыта.

Такая подготовка придаст ему уверенность и независимость, увеличит силу его продуктивности и темпы последующего профессионального развития.

Профессиональная подготовка

После преодоления подготовительных упражнений специализирующийся художник-конструктор может уже на должной основе переходить к выполнению собственно специальной программы. На этой стадии он тоже будет постоянно нуждаться в мастерской и в строительстве, чтобы соотносить свой проект с реальностью материалов и техники. Они явятся тем, в чем он воплотит свое знание визуального языка формы, свое конструктивное мастерство, свое искусство чертежа, и предоставят ему все необходимые средства для выражения общезначимой социальной цели его творческих усилий.

Строительная практика

У воспитательного процесса нет лучшего средства охранить единство суммарной подготовки на всех ее уровнях, как соотнести ее с возможно большим числом реальных опытов. Проблемы должны обосновываться в реальных условиях, предполагая некое актуальное поприще действия, а также чаяния «клиента». Чем больше сотрудничество между преподавателями и студентами будет напоминать практику предприятия, тем лучше. Посещение строящихся сооружений, заводов, исследовательских институтов будет стимулировать воображение студента и укреплять его понимание мастерства и строительства. Но самое главное, он должен работать учеником на строящемся объекте или помощником прораба для того, чтобы научиться справляться с элементами строительного процесса, сборкой строительных элементов и потенциальным разногласием между участниками стройки.

Как может студент по чертежной доске уразуметь осветительные и кровельные работы или только по проекту понять экономические и технические проблемы, связанные с последовательностью строительных процессов? Только на практике, непосредственно наблюдая процесс возведения здания по чертежам, он обретет опыт, который будет для него исполнен смысла. Знания, собранные другими и переданные ему теоретически, останутся утверждением, не находящим отклика в его сознании; научить может только опыт, а не авторитет.

Каждый студент, прежде чем претендовать на звание профессионала, должен проследить реальное строительство сооружения с начала до конца этого рода практика должна быть обязательной.

В добавление к этой строительной практике оканчивающие школы должны проходить практику и в лабораторной мастерской с коллекцией всевозможных образцов. Здесь одновременно преподавателями и студентами должны проводиться эксперименты, направленные на завершение интерьерных и наружных частей здания – их фактуры и цвета – и их окончательного соподчинения в пространстве. Поскольку практическая часть архитектурной профессии преимущественно технична, ей должны быть предоставлены возможности для экспериментирования, сходные с теми, которые предоставляются студентам-медикам, биологам и химикам в их специальных лабораториях.

История искусства и архитектуры

Изучение истории искусства и архитектуры, интеллектуальное и аналитическое по своему характеру, знакомит студента с условиями и причинами, вызвавшими к жизни зрительные образы различных периодов: с изменениями в философии, в политике и в средствах производства, порождавшихся новыми изобретениями. Такое изучение может принести подтверждение принципов, о которых студент узнал за время его предварительных упражнений с плоскостью, объемом, пространством и цветом; но само по себе оно не в состоянии развить свод правил, которые были бы достаточны для актуального формообразующего творчества. Для каждого периода его принципы должны устанавливаться самим новым творчеством. Таким образом, занятия по истории лучше всего предлагать студентам старших курсов, которые уже нашли себя в средствах самовыражения. Когда новичка знакомят с великими достижениями прошлого, его очень легко обескуражить в стремлении творить самому. Только тогда, когда он найдет свой собственный язык выражения, в мастерской и в упражнениях, изучение истории станет средством уточнения его мышления, без того чтобы завлекать его на позиции подражательства. Эти занятия следует начинать на третьем, а не на первом году обучения.

Подведу итог моим заключениям о методе архитектурного образования:

1. Архитектор должен быть координатором – человеком видения и профессиональной компетенции,– чье дело заключается в объединении многих общественных, технических, экономических и художественных проблем,  возникающих в связи с постройкой.

Архитектор обязан признавать влияние индустриализации и должен исследовать новые отношения, диктуемые социальным и научным прогрессом.

2. В век специализации метод важнее, чем информация. Обучение архитектора должно быть скорее «концентрическим», чем «секционным». По своему существу оно должно быть всеохватывающим на всем своем протяжении, добиваясь определенности метода, то есть ясности мысли и знания способов ее воплощения. Оно должно быть нацелено на усвоение студентом того, что только творческое отношение к действительности и независимость концепции приведут его к основополагающим убеждениям, в стороне от готовых формул.

Самое существенное – это единство воспитательной цели. Ее фокусом должен быть человек; его духовные и материальные потребности в соотношении с жизнью общества должны предопределять все стадии обучения студента.

2 а. Решение любых формотворческих задач – будь то стул, здание, целый город или план района – должно быть принципиально идентичным не только в отношении их пространственного взаимодействия, но также в социальных аспектах.

Общий идеал, к которому они все адресуются, должен превалировать над материальными и техническими средствами реализации замысла, ибо всякий художественный продукт должен быть частью органического целого, частью нашей сотворенной среды жизни в городе и деревне.

3. Пространственная концепция – основная архитектурная дисциплина.

Методы развития интереса к визуальной экспрессии во всех областях пластических искусств должны прежде всего научить студента видеть, воспринимать расстояние и схватывать человеческий масштаб. Такие дисциплины необходимы для обретения инстинктивной уверенности в организации трехмерного пространства и одновременного постижения его в понятиях структурной эффективности, экономии средств и гармонии внешнего вида.

4. Знание найдет дорогу к жизни только через индивидуальный опыт. Поэтому проектирование и строительство – чертежная доска и производство – должны быть тесно увязаны на всех уровнях. Строительная практика не должна быть самостоятельным прибавлением к нескольким годам академической подготовки. Она должна входить неотъемлемой частью в общую программу воспитания.

5. В первый год элементарная проектная и производственная практика должна    ознакомить    студентов с началами конструкции и «строительства» на базе трехмерных упражнений, выполняемых в материале и с инструментами. Одновременно с этим курс проектирования, включающий в себя актуальные проблемы, должен сконцентрировать всю активность группы на социальном пафосе усовершенствования жизни общества. Элементы планирования должны быть включены в эти разносторонние начальные занятия.

6. На втором и третьем годах проектно-конструкторский опыт, дополненный каникулярной строительной практикой и лабораторной деятельностью, соотнесет дальнейшую практику с растущим объемом знания. Понятие «практический опыт» характеризует работу не в конторе, а непосредственно на стройплощадке в качестве помощника прораба или контролера. Такая строительная практика – не менее чем шестимесячная – должна стать обязательной для каждой из ступеней архитектурной профессионализации. В нее должно включаться также знакомство со строительной промышленностью.

7. Строительству следует обучать как неотъемлемой части проектирования, они взаимозависимы. На них надо обращать равное внимание; студент не может двигаться вперед, не будучи сведущ и в том и в другом. Проектные и конструктивные проблемы должны быть соотнесены с реальными условиями участка и с требованиями эксплуатации здания. Их следует рассматривать как составную часть общественных проблем, включающих в себя все важные факторы экономики.

8. Студентов надо подготовить к работе в бригадах – также и вместе со студентами смежных профессий,– чтобы обучить их методам сотрудничества с другими. Это подготовит их к выполнению своей жизненной задачи в качестве координаторов усилий самых разных индивидов, вовлекаемых в замысел и исполнение общего плана и проекта данного сооружения. Природа группового сотрудничества скорее приведет студентов к доброкачественной, успешно скоординированной архитектуре, чем к безвкусному «трюкаческому» дизайну.

9. Занятия по истории лучше начинать на третьем году обучения, нежели на первом, для того чтобы избежать неразберихи взглядов и подражательства. Они должны помочь созревающим студентам самим проанализировать условия возникновения художественных шедевров прошлого и показать, каким образом прошлая архитектурная концепция, запечатленная в сохранившихся образцах, родилась в свое время из соответствующей религии, социального окружения и средств производства.

10. В качестве преподавателей следует привлекать лишь тех людей, которые наделены  достаточным практическим опытом как в проектировании, так и в реальном строительстве. Тенденция делать преподавателями молодых еще людей вредна. Только педагоги с большим личным опытом в состоянии проявить ту изобретательность, которая так необходима для стимулирования постепенного развития студента. Такое стимулирование есть лучшее, на что способно подлинное обучение, ибо именно оно заставляет учащегося стремиться проявить собственную инициативу. Каждый преподаватель по архитектуре и технологии производства должен при этом располагать правом и собственной практики как единственным средством обновления своего собственного взгляда на вещи. Без этого он наверняка быстро иссякнет как творческая личность, неминуемо превратившись в простого «руководителя».

11. Сравнительно небольшие по своим размерам, с числом учащихся, например, от ста до ста пятидесяти, архитектурные школы более плодотворны, чем большие. Самое ценное в обстановке школы – ее напряженная «атмосфера» – возникает в результате взаимного участия всех педагогов и учащихся в любой деятельности, и это достоинство легко утрачивается в школах большего масштаба, столь враждебных дружному сотрудничеству коллектива.

12. Качество преподавания прямо зависит от количества студентов, приходящихся на одного педагога. Воспитание архитектора требует индивидуального подхода к каждому, с тем чтобы помочь учащемуся осознать свое собственное индивидуальное дарование и пути его развития. Перегруженный преподаватель станет для своих студентов ничем. Число учащихся, приходящихся на одного педагога, не должно превышать двенадцати-шестнадцати человек.

Во всех моих аргументах подчеркивается значение творческого фактора. А именно, что концепция поисков быстрее воспитывает творческого архитектора, чем голый интеллектуализм. Я верю в то, что именно такая программа приведет наших завтрашних архитекторов от наблюдений к открытиям, к собственным изобретениям и в конечном счете к интуитивному художественному выражению нашей современности.

II  Современный архитектор

5  Взгляд на развитие современной архитектуры

Сегодня мы в состоянии обоснованно доказать, что внешние формы современной архитектуры есть не каприз немногих архитекторов, жаждущих новшеств, а неизбежный естественный продукт интеллектуальных, социальных и технических условий нашего века. Понадобилась честная и полная значительности борьба в течение четверти века, чтобы воплотить эти формы в жизнь – формы, выявившие такое количество фундаментальных структурных изменений, если сравнить их с прошлым. Я думаю, нынешнюю ситуацию можно обобщенно выразить так: произошел разрыв с прошлым, сделавший нас свидетелями нового типа архитектуры, соответственно технической цивилизации того века, в котором мы живем; морфология мертвых стилей оказалась разрушенной, и мы возвращаемся к правдивости мысли и чувства; широкая публика, прежде индифферентная ко всему, что имело отношение к строительству, была выведена из состояния этого безразличия; в широких кругах возникла личная заинтересованность в архитектуре как в чем-то таком, что касается любого из нас в нашей повседневной жизни; наконец, направление будущего развития стало ясно обнаруживаться во всей Европе.

Но это развитие натолкнулось на препятствия: на путаные теории, догмы, персональные манифестации, на технические трудности и, наконец, на опасности, возникшие из блуждающих огоньков формализма. Самое ужасное из всего этого то, что современная архитектура в ряде стран стала модной!

Подражательность, снобизм и посредственность нарушили фундаментальность правды и простоты, на которых базировалось это возрождение. Фальшивые фразы, вроде «функционализм» и «красиво все то, что полезно», исказили представление о новой архитектуре, направив его по мелким и чисто внешним каналам. Эта односторонность характеристики отражается в игнорировании подлинных намерений основателей современной архитектуры и в той фатальной маниакальности, с которой случайные люди стремятся представить это явление как замкнутую в себе сферу, вместо того чтобы понять, что это мост, соединяющий противоположные полюсы мысли.

Идея рационализации, которую многие считают основной характеристикой новой архитектуры, играет всего лишь очистительную роль. Другой аспект – удовлетворение потребностей человеческого духа – столь же важен, как и материальный. Оба они обретают свое место лишь в том союзе, который есть сама жизнь. Освобождение архитектуры от орнаментальной массы, подчеркивание функциональной роли ее структурных частей и поиски точных и экономичных решений представляют собой лишь материальную сторону того внешнего процесса, от которого зависит практическая ценность новой архитектуры. Но что гораздо важнее, чем эта структурная экономия и ее функциональная роль, так это то интеллектуальное достижение, которое сделало возможным новое пространственное видение; ибо если практическая сторона сооружения есть дело конструкции и материалов, то сама природа архитектуры сделала ее зависящей от пространственного мастерства.

Переход от ремесла к машинному производству так занимал человечество в течение века, что вместо стремления вперед, к решению актуальных проблем формообразования люди долго удовлетворялись заимствованными стилями и формальным декором.

Такое состояние дел наконец позади. Развилась новая концепция строительства, базирующаяся на реальности; вместе с ней явилось и новое, измененное восприятие пространства. Само многообразие большого числа добротных примеров новой архитектуры, которые уже существуют, свидетельствует об этих изменениях и о новых технических средствах, используемых для их выражения.

Как далеко зашли эти усилия в настоящее время и какую роль играют в этом различные нации? Я начну с предвестников довоенного периода и ограничусь сопоставлением действительных основателей новой архитектуры до 1914 г.: Берлаге, Беренса, Пёльцига, Лооса, Перре, Салливена и Сант-Элиа; дадим, так сказать, резюме, подводящее итог их совместным достижениям. Руководящими факторами моего выбора будут не эстетические факторы самих сооружений, а степень независимости и творческого прогресса, которыми в этих сооружениях их создатели определенным образом обогатили общее движение. За единственным исключением, этот выбор основывается не на бумажных замыслах, а на выполненных проектах: соображение, не лишенное, на мой взгляд, важности.

Германия играла ведущую роль в развитии новой архитектуры. Задолго до войны в Германии был создан Немецкий Веркбунд. Такой выдающийся лидер, как Петер Беренс, уже не был к тому времени непонятным и изолированным явлением. Напротив, он уже располагал мощной поддержкой в Немецком Веркбунде, организации, которая являлась резервуаром сил прогресса и обновления. Я хорошо помню ожесточенную дискуссию на публичной сессии Веркбунда во времена Кёльнской выставки 1914 г., которую посетило так много иностранцев, публикацию в это же время нового сборника из серии ежегодников Веркбунда. Именно благодаря активному сотрудничеству в этой серии, составляя что-то вроде обзора существующего положения архитектуры, я впервые сумел заглянуть внутрь этого движения. Между 1912 и 1914 гг. я спроектировал мои первые сооружения – Фагусверк в Альфельде и административный корпус для выставки в Кёльне, ясно выявляющие тот функциональный подход, который характеризует новую архитектуру. 

В тот же предвоенный период Огюст Перре был ведущей фигурой во Франции. Театр на Елисейских полях в Париже, построенный в 1911 —1919 гг., был спроектирован Перре в сотрудничестве с бельгийцем ван де Вельде, который в то время жил в Веймаре и работал в тесном контакте с Немецким Веркбундом. Лидерство и слава Перре базировались на его исключительном таланте конструктора, бесспорно превосходящем его способности к пространственному формообразованию. Больше инженер, чем архитектор, он несомненно принадлежит к основателям современной архитектуры, потому что именно ему удалось освободить архитектуру от тяжеловесного монументализма благодаря своей смелости и полной неожиданности конструктивных форм. И тем не менее этот великий первооткрыватель надолго остался во Франции гласом вопиющего в пустыне.

В Австрии на грани двух столетий Отто Вагнер осуществил здание почтамта в центральной части Вены. Вагнер отважился продемонстрировать откровенные плоскости, абсолютно свободные от декора и лепных украшений. Представить сегодня, какую революцию подразумевал этот шаг, почти невозможно. Одновременно Адольф Лоос, другой житель Вены, начал публиковать те самые статьи и книги, в которых он изложил основы новой архитектуры, и строить тот большой магазин на Михаэльплац, сразу напротив Хофбурга в Вене, который так возбудил страсти публики, привыкшей к барочным формам.

В 1913 г. в Италии возник футуризм, одним из ведущих приверженцев которого был Сант-Элиа, к несчастью, погибший на войне. На выставке Триеннале 1933 г. в Милане Маринетти, основоположник футуризма, воскресил память о нем как об одном из великих инициаторов новой архитектуры. Сант-Элиа высказывал поразительно верные предположения относительно идеологии грядущей архитектуры, но ему так и не пришлось проявить себя на практике. Его проект небоскреба на четырехъярусной улице остался на бумаге.

В Голландии развитие шло более медленно. Берлаге, Де Базиль и Лоуверикс, основывавшие свои работы на антропологических предпосылках, возобновили использование геометрических систем формообразования и, соперничая с известными английскими деятелями Рёскином и Моррисом, стимулировали воскрешение ремесленного труда. Эта романтическая и мистическая школа просуществовала в Голландии почти целое послевоенное десятилетие. В 1917 г., через три года после Кёльнской выставки, сформировалась группа, известная под названием «Стиль», руководителями которой стали Ауд и ван Дусбург. В 1914 г. наиболее значительными сооружениями в Голландии были административные здания Берлаге и жилищные кварталы Де Клерка. Возрождение архитектуры в Соединенных Штатах относится к 80-м гг., к периоду, когда началось развитие новой конструктивной техники.

В 1883 г. Рут построил в Чикаго кирпичный небоскреб. Примерно в конце века Салливен (Фрэнк Ллойд Райт в это время был еще слишком мало известным мастером) соорудил здания такого типа, которые стали эпохальными, а также сформулировал принципы, сохраняющие сущность доктрины функционализма и для сегодняшнего дня. Мы не должны забывать, что именно Салливен произнес: «Форма должна следовать за функцией». Строго говоря, он был гораздо более ясным в своих идеях, чем Фрэнк Ллойд Райт, который позже вдохновил множество европейских архитекторов на работу в области пространственного и структурного проектирования. Позднее, особенно явно в послевоенный период, Фрэнк Ллойд Райт стал обнаруживать в своих лекциях и статьях растущую симпатию к романтизму, что резко противоречило европейской тенденции развития архитектуры. В настоящее время американцы обладают наиболее совершенно развитой конструктивной техникой в мире – насколько я сам смог убедиться в процессе моих исследований в США. Но, несмотря на Салливена и Фрэнка Ллойда Райта, несмотря на крайне высоко развитую техническую организацию дела, их художественная эволюция остается неопределенной. Здесь все еще нет интеллектуальных и культурных основ, необходимых для ее подготовки. 

Это то, что в общих чертах демонстрирует наиболее важные моменты развития в предвоенный период. Война прервала развитие, но с ее окончанием одновременно в нескольких центрах выдвинулась новая архитектура; наиболее органичный и непрерывный прогресс имел место в Германии, где лидеры движения были полны мятежного духа Немецкого Веркбунда и где вскоре их взгляды разделил широкий круг сторонников. В 1919 г. в Веймаре был основан Баухауз– практическое, с отчетливо социальным эффектом объединение, влияние которого на развитие жилого строительства в городах немного спустя стало очевидным. С этого времени движение стало приветствоваться и общественными властями.

В Голландии пустило корни движение «Стиль». Ауд, Ритвельд и Ван Лодхем строят свои первые здания (город Амстердам), пространные жилые районы. «Стиль» оказался эффективной пропагандой, но сделал чересчур большой упор на формалистические тенденции, дав тем самым толчок для превращения в моду «кубических» форм. Структурные понятия новой архитектуры начинают теперь вытеснять теории, вдохновившие голландских модернистов. Примерно в это же время во Франции начал работать Ле Корбюзье, швейцарец по происхождению, занимавшийся некоторое время под руководством Петера Беренса. В 1916 г. он еще использовал пилястры и карнизы, но уже вскоре после этого стал выпускать «Эспри нуво» и создавать архитектурные и литературные произведения поразительно широкого размаха, оказавшие сильное впечатление на молодое поколение многих стран. Однако, в противоположность Германии, где внутри и вне Баухауза сразу же появились его многочисленные приверженцы, движение во Франции развивалось как чисто личная инициатива нескольких индивидов; в основном публика осталась безучастной к этому, результатом чего и явился тот факт, что здесь не выросла новая школа как логическое выражение деятельности активистов.

Швейцария выдвинула после войны несколько способных архитекторов, которые оказали значительное влияние на общее движение, особенно в части городского планирования. Важную роль в развитии новой архитектуры скандинавских стран сыграла Стокгольмская выставка 1930 г. Вклад Англии ограничился жилищной и городской планировкой; зато идеи сэра Раймонда Энвина и английские города-сады оказали влияние на все европейское движение в области жилищного строительства.

Буржуа выполнил в Бельгии полезную, авангардную работу и принял успешное участие в перепланировке Брюсселя. Энергичные молодые объединения возникли в Чехословакии, Польше, Испании и Англии;  весьма активная группа японцев дала о себе знать в Осаке.

В Соединенных Штатах австриец Нейтра и датчанин Ленберг-Хольм, переехавшие туда навсегда и наделенные необычайной инициативностью и энергией, продолжили здесь дело общего движения. Молодое поколение американцев (часть из них училась в Баухаузе) постепенно начинает обретать свой собственный язык и развивать самостоятельные средства формы.

Появление кооперированных творческих групп, о которых я только что говорил, является характерным для более позднего развития новой архитектуры. В странах, имевших между собой очень много общего, сходные независимые организации молодых архитекторов возникали, грубо говоря, по модели Баухауза, который весь участвовал в практической и экспериментальной работе. Я считаю этот корпоративный принцип весьма многообещающим и соответствующим духу нашего века; особенно когда эти группы включают в себя инженеров и экономистов. Такие объединения – если ими руководят люди, обладающие необходимыми данными для сплочения членов организации и поддержания духа коллективизма,– гарантируют тщательность и всесторонность выполнения своей продукции, так как здесь каждый вдохновляет своего товарища. Но такого рода группы должны создаваться добровольно. Управлять ими в рамках обычных правил и ограничений невозможно.

Международная организация, основанная на тех же принципах и названная «Интернациональный конгресс современной архитектуры» (CIAM),  была создана в Швейцарии; с тех пор к ней примкнули двадцать семь национальных организаций. Конгресс преследует цели объединения опыта различных стран и обобщения результатов для снабжения информацией и директивными указаниями по городскому планированию и обеспечению их признания в различных странах. Подобная направленность деятельности конгресса, конечно, не  случайна, представляет  собой непосредственное развитие первоначальных принципов новой архитектуры в применении к большому единству города. Концепция, согласно которой архитектор нового типа считается координирующим организатором, чье дело состоит в решении и одновременно в разумном объединении всех формотворческих, технических, социологических и экономических проблем, закономерно  развинула сферу его исследований от дома к улице, от улицы – к более полному организму, каким является сам город, и в конечном счете – к широкому полю регионального и национального планирования. Я верю, что грядущее развитие новой архитектуры наверняка охватит все эти широкие сферы и соприкоснется со всеми соответствующими элементами, что она неизбежно должна прогрессировать в направлении более полного представления о сфере формообразования и конструирования как одного большого неразделимого целого, чьи корни уходят в саму жизнь. Перед лицом неподкупной подлинности этого движения никто, кто стремится познать его источники, не может по-прежнему утверждать, что оно основывается на антитрадиционной одержимости техникой ради техники, которая слепо ведет к разрушению глубинных привязанностей, и обречено выродиться в обожествление голого материализма. Путь, на котором это движение стремится оградить себя от произвольных капризов, является результатом самых тщательных социологических, технических и   художественных исследований. Я верю, что наше представление о новой архитектуре ни в чем не враждебно традиционному, ибо уважение к традиции подразумевает не эстетскую озабоченность прошлыми формами искусства, но – теперь так же, как всегда,– борьбу за самое существенное, то есть борьбу за выявление того, что стоит за всей техникой и что всегда ищет своего зримого выражения с ее помощью.

Археология или архитектура для современных сооружений?

Говорят, что архитектура является зеркалом жизни и общественных отношений эпохи. Если это так, то мы должны быть в состоянии по ее сегодняшним чертам прочитывать истину движущих сил нашего собственного времени. Однако здесь имеется противоречивое свидетельство. Если мы сравним традиционные общественные сооружения – например, «классическую» Национальную галерею в Вашингтоне с характерным современным новым комплексом зданий Организации Объединенных Наций,– их глубокое несходство станет очевидным.

Мы обнаружим еще более парадоксальное несходство, если проследим за текущим состоянием «университетской» архитектуры, которая не может, естественно, не влиять на новые поколения, растущие в ее атмосфере.

Должна ли она следовать готической либо георгианской традиции или ей следует отвечать требованиям новых университетских сооружений с использованием тех средств архитектурного «модерна», которые не чужды любым системам формообразования? И если эта последняя тенденция стала в известные годы превалировать, то почему это так? Что происходит с традицией? Какую позицию в конечном счете займут ответственные за это воспитатели? Кажется, эти вопросы затрагивают самые основы нашей цивилизации, обнажая ее слабые и сильные стороны.

Подлинно оригинальная архитектура настолько же зависит от общественного мнения, насколько и от ее создателей. Вазари рассказывает трогательную историю о соборе Брунеллески во Флоренции и о том, как все население участвовало в его создании. Люди понимают тот тип архитектуры, к которому они подготовлены, и тенденции образования, воспитывающие либо творческие, либо подражательные навыки, являются решающими в формировании того или иного отношения к архитектуре.

Одним из следствий нашего чисто аналитического и интеллектуального подхода к образованию была тенденция обучения визуальным искусствам на базе исторического и критического методов понимания и ознакомления вместо участия в самих процессах и технологии создания вещей. Эстетическое знаточество подменило в самом главном творческую концепцию искусства.

Здесь, следовательно, мы находим причины нерешительности, так часто проявляющейся тогда, когда решается вопрос о характере архитектуры новых университетских сооружений. Мы, кажется, забыли, что существует возможность и нам самим создавать свою архитектурную историю и проектировать здания в неоспоримых категориях нашей собственной эпохи.

В чем мы нуждаемся, так это в новом коде визуальных ценностей. Пока мы барахтаемся в необозримом сумбуре заимствованной художественной выразительности, мы не сумеем дать форму и сущность нашей собственной культуре, ибо для этого необходим как раз тщательный отбор тех художественных средств, которые лучше всего выразят идеи и духовные запросы нашего времени.

Влияние окружающей среды на молодежь в период ее пребывания в университете является, несомненно, решающим. Если университет призван быть питательной культурной средой для подрастающего поколения, его обстановка должна быть творческой, а не подражательной. Стимулирующая среда столь же важна для высвобождения творческого таланта студента, как и энергичное воспитание. Соответственно студент нуждается в действительных ценностях, а не в переодетых сооружениях. Раз мы не требуем от него, чтобы он щеголял в платье какого-либо «стиля», представляется абсурдным созерцать университетские корпуса, наряженные в псевдостилевые формы. Как мы можем ожидать от студента смелости и бесстрашия в его мыслях и действиях, если так трусливо обрамляем его жизнь сентиментальными гробницами, оживляя культуру, которая давным-давно исчезла?

Физические и духовные функции, определяющие форму сооружения, взаимозависимы. Это составные части нашей сегодняшней действительности. Выражать физическое назначение новейшими техническими средствами, в то время как духовное назначение выражается заимствованными историческими облачениями,– это анахронизм. Такое предприятие просто путает искусство архитектуры с прикладной археологией. Действительно органически произрастающая архитектура подразумевает непрестанное обновление. Как показывает история, понятие «красота» изменялось вместе с прогрессом мысли и техники. Едва только кто-либо провозглашал, что он нашел «вечную красоту», он впадал в подражательство и застой. Настоящая традиция есть результат постоянного развития; ее должна отличать динамичность, а не статичность, с тем чтобы она служила для людей неистощимым стимулом к новому. Если с этой удобной позиции я взгляну теперь на мою насущную проблему – проектирование нового учебного центра Гарвардского университета – и начну размышлять, каким образом все эти отношения могут стать жизненной связью между исторической миссией громадного образовательного заведения и беспокойными, проницательными умами современных юношей и девушек, мне ясно, что это не может быть достигнуто без учета всех эмоциональных состояний студентов, так же как и без обращения к специфической архитектурной традиции Гарвардского университета. 

Что представляет собой сейчас эта традиция? Гарвардский «двор», так хорошо знакомый многим сынам этой страны, выглядит здоровой основой темы архитектурного проекта, основой, которая почтительно проносилась через века всеми архитекторами, внесшими сюда свою лепту: композиция четырехугольных дворов, различных по размерам и окруженных индивидуализированными зданиями, предполагает ряд последовательно захватывающих пространственных эффектов.

Эта пространственная тема реализует исконное требование архитектуры, а именно художественное уравновешение массы зданий и открытых пространств в соотношении с человеческой способностью воспринимать и переживать гармоничность пространства и масштаба.

Однако хотя сами здания и являются неотъемлемой частью целого, они не гармонируют друг с другом. Все знаменитое архитектурное наследие Гарварда, созданное в течение трех веков, едва ли может еще более разительно отличаться друг от друга своими чрезмерными контрастами форм и красок. И все же все они подчинены благородному, наполненному воздухом первообразу Гарвардского двора. Тщательное изучение этой заданной модели открытых пространств и структур, естественно, стало отправной точкой в проектировании нового Гарвардского учебного центра. Раз тут уже существует неизменная традиция «двора», ее постоянная модель может быть заново интерпретирована сегодня в актуальных понятиях архитектуры, действенных для современной жизни.

Нет смысла стремиться превзойти «атмосферу» того или другого периода. Новые сооружения должны твориться заново, а не копировать старое. Великие эпохи архитектуры никогда не подражали эпохам своих предшественников.

В одном и том же историческом сооружении бок о бок сосуществуют характерные черты романского, готического и ренессансного стилей. Ни одна копия не сохранит навечно предустановленное целое.

Единство выражалось в верности заданному пространственному порядку уже существующих зданий, а не подражанием их внешнему лоску; внешнее «приспособленчество» никогда не пользовалось в прошлом правом гражданства. Это только наша эстетская озабоченность минувшими эпохами навязала «классический» фасад сотням университетских зданий, выстроенных в индустриальном веке.

Я верю, что для того, чтобы дать новое архитектурное выражение тем великим изменениям, которые происходят в наше время, необходим иной метод.

Например, острой проблемой современной архитектуры является использование повторяющихся стандартных частей, но в то же самое время организация этих частей во внешне отличные друг от друга группы. В новом учебном центре университета мы стремились уничтожить монотонность, которая могла бы возникнуть в результате использования повторяющихся элементов, изменением ориентации блоков общежития, так же как и разнообразием форм их завершений и связей. Все это усиливалось варьированием различных точек зрения для наблюдателя.

Мы таким образом поняли, что для того, чтобы держать способность восприятия настороже, человеческая натура нуждается в частой смене впечатлений. Чтобы создать для нее такой стимул, современные художники и архитекторы стремятся создать иллюзию движения. Узкие, как в тюрьме, окошки георгианской эпохи, которые в свое время вынуждались ограничениями в производстве стекла, заменены большими оконными проемами и цельными стеклянными панелями. Это позволяет сделать участки наружного пространства частью общей архитектурной композиции, которая не заканчивается стенами, как в прошлом, но дает иллюзию непрерывности пространства в движении. Это новое отношение внутренних пространств к бесконечной протяженности наружной среды является характернейшим новым достижением современной архитектуры, которое сознательно или подсознательно должно влиять на каждого человека. Строительство с использованием элементов из эпох ремесленничества становится в век индустриализации все более безнадежной затеей и либо приводит к увязанию в финансовых трудностях из-за малочисленности квалифицированных мастеров, либо заканчивается безжизненной фальшью продукции промышленного происхождения. Мы не можем бесконечно воспроизводить эти ошибки. Архитектура должна двигаться вперед или умереть. Свою новую жизнь она должна обрести в величественных переменах в социальной и технической областях времени двух последних поколений.

Ни средневековье, ни колониальная эпоха не в силах выразить жизнь человека XX столетия. Архитектура не заканчивается – она лишь непрестанно изменяется.

7  Архитектор в нашем индустриальном обществе

Общий анализ

В моем анализе я отправляюсь от того, что архитектура как искусство начинается за пределами требований конструкции и экономии на психологическом уровне человеческого существования. Удовлетворение человеческой психики, достигаемое красотой, столь же важно, если не еще важнее для наполненной, цивилизованной жизни, чем выполнение требований нашего материального комфорта. Эмоциональные преграды, препятствующие развитию максимально органически уравновешенной жизни, должны устраняться на уровне психологии, так же как наши практические проблемы разрешаются на техническом уровне.

Кем созданы розы или тюльпаны – художником или техником? Обоими вместе, потому что в природе польза и красота есть составные качества, неразрывно связанные и взаимообусловленные. Органический процесс формообразования в природе является вечной моделью для любого творческого акта человека, будь он результатом умственного спора изобретательного ученого или результатом интуиции художника.

Мы смолкаем перед образами нашей памяти о том единстве материальной среды и духа, которое преобладало во времена лошадей и кабриолетов. Мы чувствуем, что наша собственная эпоха утратила это единство, что нездоровье нашего сегодняшнего хаотического окружения, его часто жалкая уродливость и беспорядок являются следствием нашей неспособности поставить фундаментальные человеческие потребности выше предписаний экономики индустрии. Плененная сказочными возможностями машины, человеческая алчность явно вторгалась и в биологический цикл человеческого существования, поддерживающий здоровье общества. На низком уровне развития общества человек деградировал потому, что людей использовали как машинный инструмент. В этом истинная причина борьбы между капиталом и трудом и причина ухудшения общественных отношений. Теперь мы стоим перед трудной задачей восстановления равновесия общественной жизни и очеловечения влияния машины. Мы стали понимать, что социальный фактор значит больше, чем все технические, экономические и эстетические проблемы. Ключом к успешному воссозданию окружающей среды – что и является творческой задачей архитектора – будет наша решимость превратить человеческий элемент в доминирующий фактор.

Но, несмотря на усилия довольно многих из нас, мы явно не нашли еще тех духовных связей, которые объединят нас в согласованном стремлении установить общую культурную основу, достаточно прочную, чтобы устранить наши страхи и превратиться в общезначимый стандарт художественного выражения.

Художники должны стремиться к такому синтезу, который превратит в одно целое то, что сейчас, к несчастью, все еще разобщено.

Мы не можем отрицать, что искусство и архитектура превратились в эстетическую самоцель, утратив связь с обществом и людьми за время промышленной революции. Внешнее разукрашивание здания практиковалось главным образом с целью превзойти здания, расположенные по соседству, а не с целью создания образца, пригодного для повторяющегося использования в качестве основы органического единства целого района. Стремление к разнообразию вместо поисков общей основы характерно для последнего поколения архитекторов, напуганных античеловечной властью машины. Новая философия архитектуры признает превосходство гуманитарных и социальных требований и оценивает технику как современный инструмент формы, призванный удовлетворить эти требования.

Если мы оглянемся в прошлое, то обнаружим, что объединение двух факторов, то есть общей основы выразительности формы и индивидуального различия, всегда имело место. Потребность в повторении доброкачественного образца формы, по-видимому, была естественной функцией общества и существовала задолго до возникновения индустриализации. Предназначение «стандарта» как такового не имеет ничего общего со средствами его изготовления – с ручными инструментами или с машинами. Наши будущие дома совсем не обязательно  будут  распределяться  по  группам  на  основе стандартизации и массового производства готовых частей: естественное соревнование на свободном рынке  обеспечит индивидуальное различие  составных  частей  здания  абсолютно так же, как мы наблюдаем это сегодня на богатом разнообразии рыночных моделей товаров   повседневного пользования, произведенных машинами. Человечество никогда не колебалось, принимая повторяющиеся, стандартные формы в домашинные эпохи цивилизации. Эти стандарты закономерно вытекали из их средств производства и образа их жизни. Стандартные формы архитектуры прошлого выражали счастливое слияние техники и воображения, скорее, даже полное совпадение обоих. Этот дух – а ни в коем случае не его временные формы – и должен быть воскрешен, чтобы создать нашу собственную материальную среду с помощью нового средства производства – машины. 

Но если стандарты постоянно не контролировать и не обновлять, они закосневают. Теперь мы знаем, что бесполезно пытаться подделываться под стандарты прошлого, но наша недавняя одержимость той идеей, что новые здания всегда должны соответствовать уже существующим, выдает роковую слабость нашей эпохи, молчаливое признание духовного банкротства, равного которому в прошлом нет. После революции в наших собственных рядах, принесшей нам ясность, мы, кажется, готовы к новым творческим свершениям.  Поэтому может быть очень кстати исследовать сейчас, насколько соответствуют наши профессиональные рамки условиям времени, которые я попытался очертить. Давайте взглянем, достаточно ли признаны гигантские изменения в методах производства. Ибо мы должны рассматривать наш случай в свете истории развития техники, и, так как мы живем не во времена сладостного парения мысли и безопасного существования, нам следует пересмотреть наши основные принципы, раз наверняка существуют некоторые тревожащие факты, которые нельзя больше не замечать. В великие эпохи прошлого архитектор был «мастером ремесел» или «мастером-строителем», который играл весьма важную роль в общем производственном процессе своего времени. Но с продвижением от ремесла к промышленности он перестал занимать это ведущее положение. Сегодня архитектор уже не является специалистом и в строительном производстве. Покинутый лучшими мастерами (которые ушли в промышленность, в производство инструментов, в сферу специальных испытаний, исследований), он продолжает мыслить в рамках старых ремесленных методов, не осознавая в этом самозабвении колоссального воздействия индустриализации. Архитектор оказывается перед реальной опасностью утерять свою власть в соревновании с инженером, ученым и строителем, если он не изменит своей позиции и не нацелится на принятие новой ситуации.

Разделение проектирования и выполнения

Полное разделение проектирования и строительства, как это принято сейчас, выглядит совершенно искусственным, если мы сравним это положение с процессом строительства в великие эпохи прошлого. Мы слишком оторвались от того первоначального и естественного подхода к делу, когда идея и возведение здания принадлежали одному неделимому процессу и когда архитектор и строитель соединялись в одном лице. Архитектор будущего – если он намерен вновь достигнуть прежней высоты своего призвания – самим течением событий будет вынуждаться к новому сближению со строительным производством. Только если ему удастся сколотить дружно работающую бригаду, включая инженера, ученого и строителя, проектирование, строительство и экономика смогут снова стать единым целым – слиянием искусства, науки и бизнеса.

Буду более точным и укажу свою мишень: Американский институт архитекторов на съезде в 1949 г. добавил к основным правилам института новый параграф, который гласит: «Архитектор не может ни прямо, ни косвенно участвовать в строительных договорах».

Я серьезно сомневаюсь в мудрости этого правила, которое лишь увеличит разрыв между проектированием и строительством. Вместо этого нам следовало бы попытаться найти органическое воссоединение, которое вернет нам единое мастерство дела и знания в строительстве. Разумеется, намерение того руководящего параграфа было благим, а именно прекратить несправедливое соперничество. Но боюсь, что он представляет собой просто отрицательное вето и не пытается решить нашу дилемму конструктивно. Давайте не будем обманывать самих себя относительно прочности нашего сегодняшнего положения в глазах наших заказчиков. Средний частный заказчик, по-видимому, считает нас обладателями удобной профессии, людьми, которых можно пригласить, если имеются деньги, для «приукрашивания» своей жизни. По-видимому, он совсем не считает Нас людьми, столь же необходимыми для интересов всего строительства, как подрядчик или инженер. Если вам кажется, что я преувеличиваю, взгляните сами на реальные факты: в США более 80% всех сооружений осуществляется без участия архитектора.

Средний доход архитектора здесь меньше заработка каменщика на Востоке.

Как правило, люди не понимают сложность задачи архитектора так, как мы определяем ее сами, и мы до сих пор оказались недостаточно настойчивыми, чтобы прояснить заключенную тут проблему.

Когда клиент настроен на строительство, он хочет купить готовое здание по установленной цене и с точным указанием времени его ввода в действие. Его совсем не интересует вопрос разделения труда между архитектором, инженером и подрядчиком. Так как он интуитивно понимает, что разделять проект и строительство – занятие довольно искусственное, он обычно приходит в выводу, что архитектор может быть неизвестным X в его расчетах, выраженных в деньгах и времени.

И чего же еще мы можем ожидать? Разве мы не находимся в почти немыслимом положении, соглашаясь с установленной ценой, хотя, вступая в свои полномочия, мы вынуждены почти каждый раз начинать с исследовательского или лабораторного анализа? Сравните это с длительным промышленным процессом движения от чертежа к пробной модели и затем к конечной продукции. В нашей области проектирования мы должны сами погашать все расходы по исследованию, поскольку для нас модель и конечный продукт есть одно и то же. Не стало ли это почти неразрешимой задачей, в особенности потому, что весь этот процесс подвержен изменениям, вызываемым либо заказчиком, либо общественными инстанциями?

Мы часто сомневаемся в выгодности деловой основы наших действий, когда ясно представляем себе, что чем более изобретательный и тяжелый труд мы затрачиваем во имя снижения стоимости постройки, тем скорее нас наказывают меньшей оплатой. Клиент же со своей стороны полагает, что архитектор материально заинтересован в умышленном превышении стоимости строительства, так как это соответственно повысит его заработок. Поэтому он часто пытается обусловить общую сумму платежа. Нам, конечно, приходится возражать против такой тенденции клиента, так как это абсолютно несправедливо, но это не решает щекотливой проблемы ни в одном направлении. Здесь, действительно, заключена наша величайшая этическая дилемма. Часто это вызывает недоверие со стороны заказчика из-за его врожденной несправедливости к обеим сторонам; это даже удерживает многих заказчиков от наших услуг вообще.

Пример художника-конструктора

Этого не происходит с художником-конструктором промышленных изделий, которому, как правило, платят за первоначальную помощь при разработке модели плюс доходы от тиражирования продукции. Он извлекает пользу из успеха своей работы не только в финансовом отношении, но и в смысле своего роста в качестве законного члена бригады, к которой он принадлежит вместе с ученым, инженером и бизнесменом. Этот процесс, разворачивающийся в промышленности все шире и шире, возвращает ранее изолированного художника-конструктора в лоно общества. 

Я убежден, что такого рода согласованная бригадная работа пробьет себе дорогу и в строительном производстве. Будущему архитектору, который по своему призванию является координатором целого ряда деятельностей, связанных со строительством, еще раз представится возможность стать подлинно зодчим,– если только мы готовы осуществить необходимые изменения в нашей общей позиции и в обучении. Сможет ли он лично достичь высоты исторической миссии своей профессии – синтезировать в своих произведениях все социальные, технические и эстетические компоненты в разумное, взывающее к людям целое,– это, разумеется, будет зависеть от силы его творческого видения. Я говорю «миссии», ибо его действительное мастерство, разумеется, зависит от его участия в сотрудничающей группе. Он не может претендовать на главенство само по себе, так как руководить должен лучший сотрудник объединения. Но историческая миссия архитектора всегда состояла в достижении полной координации всех усилий, направленных на создание физической среды человека. Если он хочет быть верным этой высокой миссии, он должен воспитывать подрастающее поколение в согласии с новыми средствами индустриального производства, вместо того чтобы ограничивать его тренировкой на платонической чертежной доске, в изоляции от производства и строительства.

Индустриализация и заводское изготовление домов

Машина, конечно, не остановилась на пороге строительства. Индустриализация процесса строительства как будто проходила дольше, чем в других областях производства, так как строительство более многосложно. Одна за другой составные части строительства были изъяты из рук ремесленников и переданы машине. Достаточно взглянуть на каталоги фабричных изделий, чтобы убедиться в наличии бесчисленного множества индустриализованных компонентов   строительства, существующих в нашем распоряжении. В этой постепенной эволюционной процедуре ручной процесс строительства трансформируется в сборочный процесс готовых промышленных частей, посылаемых с завода на стройку. Более того, относительный процент механического оборудования в наших сооружениях непрестанно увеличивается. Заводское изготовление частей глубже проникло при этом в строительство небоскребов, чем в жилые сооружения. 

Однако чтобы быть честными перед самими собой, мы должны признать, что только сравнительно немногие из нас, архитекторов, приняли непосредственное участие в свершении этой существенной перемены и влиянии на нее или в проектировании тех составных частей, которые мы все используем в строительстве. Инженер и ученый – вот кто оказался соучастником этого развития. Мы обязаны поторопиться, чтобы обрести потерянную почву путем воспитания нашего молодого    поколения архитекторов для двухсторонней задачи: 1) влиться в строительную промышленность и принять активное участие в разработке и проектировании всех составных частей для строительства и 2) научиться тому, как из этой промышленной продукции создавать прекрасные сооружения. На мой взгляд, это предполагает более непосредственное участие и практику в мастерской и на стройплощадке в контакте с промышленностью и строителями, чем это обеспечивало раньше наше обычное обучение.

Грядущее поколение архитекторов должно проложить мост через фатальную пропасть между проектом и сооружением. Для начала давайте прекратим спорить о стилях; каждый архитектор сам должен защищать постоянство своих творческих усилий. Что важно для профессии в целом, так это сомкнуть наши ряды, усердно всем вместе поразмыслить и, затем прийти к конструктивным решениям относительно того, каким образом мы можем еще раз открыть врата в область строительного производства на пользу молодому поколению архитекторов. Они начинают терять веру в опекунский характер нашего профессионального положения и в его логический результат: предоставленный самому себе архитектор-примадонна. Архитектор будущего откажется от ограничений его естественной потребности принять активное участие в совместной работе с индустрией для производства сооружений и их частей. Главный упор, я верю, будет все больше и больше делаться на содружество.

Бригадная работа

В течение ряда лет я лично соприкасался в своей деятельности воспитателя с затруднительным положением молодых архитекторов, когда они, заканчивая школу, обращались к практике. Я наблюдал их отчаянные попытки обрести независимость, но еще более часто наблюдал, как они сдавались и уходили на неопределенную работу в качестве проектировщиков в большие организации, которые почти или совсем не предоставляют возможности испытать свои творческие силы. Печально видеть, сколько молодой энергии и таланта гибнет вследствие достеленного омертвления нашей все более и более централизуемой рабочей системы. Демократические идеи не в силах легко перенести нападки нашей растущей механизации и сверхорганизации, пока не будет найдено противоядие, которое сумеет защитить личность от уравнивающего воздействия массового сознания. 

Я пытался найти такое противоядие, ознакомив многих студентов в Гарварде помимо индивидуального курса с опытом работы в группах. Это оказалось ценным стимулом не только для студентов, но также и для преподавателей, которые в равной мере были незнакомы с преимуществами и трудностями группового сотрудничества. Им предстояло научиться сотрудничать, не теряя своей индивидуальности. По-моему, это совершенно неотложная задача, стоящая перед новым поколением не только в сфере архитектуры, но во всех наших попытках достичь общественного единства. 

В нашей собственной сфере мы не найдем свода правил для такого сотрудничества, если только мы не обратимся к средним векам, чтобы изучить рабочие группы великих храмовых зодчих. Самым удивительным в системе этих строительных гильдий был тот факт, что до конца XVIII века каждый мастер своего ремесла был не только техническим исполнителем, но имел разрешение использовать в своей части работы и собственный проект, если только он придерживался основного ключа проекта, который был секретным геометрическим инструментом строительных цехов, подобно ключам в музыкальных сочинениях. Готовый чертеж едва ли существовал вообще; группа жила вместе, обсуждала задачу и вынашивала свои идеи.

Сравните это с нашими сегодняшними условиями. Мы обязаны отразить все наши формообразующие идеи – до последнего винтика – в чертежах и спецификациях. Затем армия рабочих должна выполнить наш проект. Нам едва позволено вносить какие-либо изменения, хотя нет такого гения, который обладал бы предвидением или воображением, достаточным для того, чтобы заранее оценить эффект каждой детали своего проекта; этой возможности тем меньше, чем дольше он остается в стороне от практического процесса строительства и созидания. Точно так же и сегодняшний рабочий не имеет возможности внести свой вклад в проектирование объекта. Со времен строительных гильдий коллективный труд, который высвобождал бы творческие способности людей, вместо того чтобы подавлять их, долго не практиковался, и мы располагаем лишь самыми скупыми знаниями о тех требованиях, которым должна отвечать бригадная работа. Все это настолько неизвестно сегодня в нашей профессии, что невозможно даже анализировать с пониманием дела, потому что идеология прошлого века научила нас видеть в индивидуальном гении единственное воплощение настоящего и правдивого искусства. Творческий импульс, действительно, всегда исходит от личности, однако, работая в тесном содружестве с остальными ради общей цели, она достигнет еще больших высот творчества скорее лишь через ободрение и стимулирующую критику своих сотрудников, чем живя в башне из слоновой кости. Конечно, творческий ум в состоянии проявить себя в любых, даже в исключительно неблагоприятных условиях, но, если мы хотим поднять средний уровень исполнения, бригадная работа становится существенным фактором в деле улучшения и уточнения личного вклада каждого.

Основа настоящей бригадной работы – ее добровольность; ее нельзя диктовать приказом. Она требует не предвзятого сознания, а внутреннего убеждения в том, что содружество мысли и действий является необходимым условием прогресса человеческой культуры. Индивидуальный талант быстро утвердит себя в таком содружестве и извлечет для себя пользу из перекрестного опыления умов в ежедневном контакте отдачи и усвоения. Истинное руководство возникает лишь там, где все члены имеют возможность стать ведущими по своему исполнительству, а не по назначению. Первенство зависит не только от природного таланта, но в огромной степени от внутренней убежденности и преданности долгу. Служение ему и руководство взаимозависимы. 

Наше время, вероятно, так же как и любое другое, богато природными талантами, но слишком уж часто талант обречен растрачивать себя в одиноких и случайных взрывах творческого вдохновения, потому что его призыв гаснет из-за отсутствия понимающего отклика. Если мы сможем обратить гения-одиночку к его естественной задаче, то есть работать как первый среди равных,– то вместо возвышенной изоляции будет создана гораздо более широкая основа для понимания и отклика.

Конечно, недостаточно одного самого по себе доброго намерения, чтобы создать коллектив. Мы должны заново изучить методы сотрудничества. Чтобы приобрести определенные навыки, представляющиеся необходимыми для плодотворной бригадной работы, необходимо немалое время. Я обнаружил, что каждый член объединения с самого начала должен непременно сообщить остальным, что он собирается решать и делать в их продолжительном взаимном обмене. Даже если каждый движим вначале лучшими побуждениями идти именно таким путем, нужно немало потрудиться, чтобы приучить себя достигать его конца. Затем этот обмен становится уже незаменимым, определяя место каждой индивидуальности в рамках сотрудничающей группы, ибо, конечно, каждого устроит делать именно то, для чего он более всего пригоден. Исследования быстро множатся, и различие мнений само превращается в призыв ко всему содружеству прийти к каким-то общим выводам. В потоке столь большого количества объективных проблем, которые требуют своего решения, естественное тщеславие каждого неизбежно отступает на задний план. Задача шаг за шагом перерастает возможности индивида, который в итоге едва ли уже помнит, кто автор той или этой части плана, так как все мысли явились результатом взаимного стимулирования. Поскольку демократия явно зависит от нашей способности сотрудничать, я хочу, чтобы архитектор, как координатор человеческих взаимоотношений, повел бы всех к развитию новой системы коллективного сотрудничества. Сущность такой системы должна заключаться в подчеркивании свободы личной инициативы взамен направления, вынуждаемого приказом извне. Опыт бригадной работы культивирует в человеке дух упругости и подвижности, и ее методы, вероятно, более приспособлены к быстрым переменам нашего времени, чем отношения зависимого найма. Синтезируя все индивидуальные усилия, бригада может достичь в совместном труде гораздо более высоких возможностей, чем если бы она просто представляла работу многих индивидов. 

Я хотел бы, чтобы не оставалось сомнения относительно того, что только тот тип содружества окажется эффективным в будущем строительстве, который проникнет в сферу производства. Возрастающая специализация нуждается и в постоянно возрастающей координации.

Чтобы завершить первую из двух стоящих задач – разработку сборных элементов строительства,– архитектору необходимо будет создать группу, куда войдут ученый и технолог. Вторая его задача – проектирование сооружений из таких элементов и их монтаж на строительной площадке – должна решаться в тесном групповом сотрудничестве между ним, инженером и строителем, а также в тесном контакте с промышленными методами и изысканиями. (* Я не уподобляю этот тип сотрудничества так называемым корпорациям «посылочных отношений», ибо они в большей или меньшей степени относятся к архитектурному проекту только как к дополнительному приложению в случае сверхважных деловых сделок. В том объединении, которое мыслю я, художник-проектировщик должен обладать такой же властью решения вопроса, какой обладает бизнесмен и подрядчик-строитель. Он должен быть партнером, наделенным правом решающего голоса.)

Совершенно очевидно, что мы в качестве независимых архитекторов не располагаем возможностями испытывать новые материалы и новые технологические методы, тем более контролировать богатство новых технических средств так, как, скажем, строитель прошлого контролировал всю сферу ремесла. Чтобы вновь найти свое место во всем процессе строительства, нам нужны бригады и производительные инструменты промышленности. Не следует, однако, полагать, что наше собственное желание действовать в качестве руководителей объединений будет тотчас же признано. Придя в промышленность позже других, мы должны рискнуть влиться в объединение на равных правах и лишь затем, всей манерой поведения продемонстрировав нашу способность действовать первыми среди равных, изменить установившийся порядок общественного признания в пользу архитектора. Существенное отличие нашего индустриализированного общества в сравнении с обществом ремесленного труда коренится в характере распределения труда, а не в характере используемых орудий труда. Сложная текстильная машина представляет собой лишь усовершенствованный ручной ткацкий станок. Но различие между ними свидетельствует об изменении огромной важности, если мы обращаем внимание на то, что весь рабочий процесс выполняется одним и тем же ремесленником или он подразделен на множество операций, каждую из которых выполняет новый рабочий, как это происходит на сборочной линии. Именно это атомизирующее влияние разделения труда взорвало единство домашинного общества, а не сама машина. Я безгранично верю, что органически устроенная содружественная работа постепенно вернет нам ту связанность, которая так необходима для объединения всех наших усилий.

Я попытался всего лишь пролить некоторый свет на тот перекресток, на котором оказалась наша профессия. Одна из двух дорог кажется тяжелой, но она широка, полна риска и надежды. Другая – узкая – в состоянии привести лишь к мертвящему концу.

Я сделал свой собственный выбор направления движения, но, так как я уже немолод, все, что я могу сделать,– это убедить тех, кто представляет следующее поколение, искать конструктивного решения того, как им снова связать воедино проектирование и исполнение в их собственной практике путем непосредственного участия в индустриальном и строительном производстве.

Мне трудно убедить себя в том, что, когда молодой архитектор и молодой строитель решают идти рука об руку для того, чтобы осуществить весь комплекс современного обслуживания, то есть и проект и само строительство,– это якобы свидетельствует об отсутствии должной целостности в каждом из них. Напротив, мы должны активно поощрять эту естественную комбинацию.

Меня спрашивали, останется ли заказчик спокойным и безучастным к тому, если бы его лишили попечительского контроля над своим архитектором. Мой ответ таков: мы не нуждаемся в попечителях, когда приобретаем товары повседневного пользования, мы выбираем их, основываясь на хорошей репутации изделия или производителя. Я не вижу здесь никакой разницы в отношении к домам или их составным частям. Разумеется, я понимаю, что задача примирения проекта и его осуществления – а они должны быть единым целым – встретит на своем пути еще много трудностей, которые могут быть постепенно преодолены лишь на практике. Но всякому исполнению нового курса всегда сначала предшествует изменение общей позиции.

Я, конечно, не думаю, что это предложение является панацеей от всех зол нашей профессии. Никто пока не знает, какие именно меры следует принять, чтобы оградить ее от несправедливого соперничества, одновременно открывая зеленую улицу всем тем, кто стремится принять творческое участие в самом производстве зданий и их частей. Все, что я предлагаю сделать в сегодняшнем состоянии неопределенности,– это держать дверь открытой для целого ряда новых проблем, притом трудных, которые являются результатом влияния индустриализации и должны быть решены новым поколением архитекторов.

8  Архитектор – слуга или вождь?

Современная архитектура – это не ветвь старого дерева, а новая поросль, родившаяся прямо из земли. Это не значит, однако, что мы стали свидетелями неожиданного возникновения «нового стиля». То, что мы видим и переживаем, является непрекращающимся движением, которое вызвало к жизни фундаментально новый взгляд на архитектуру. Философия, на которой она основывается, прочно сплетает все большее число направлений сегодняшней науки и искусства и противопоставляет их силам, пытающимся помешать ее продвижению и задержать растущую силу ее идей.

Что образует «стиль»?

Неудержимая потребность критиков классифицировать современные, находящиеся еще в развитии движения, аккуратно укладывая каждое из них в гроб с ярлыком «стиля», лишь увеличило распространенную путаницу в понимании двигательных сил нового движения в архитектуре и градостроительстве. Мы искали новый метод, а не новый стиль. Стиль – это успешное воспроизведение формы, уже утвердившейся в качестве общего знаменателя выразительности целой эпохи. Попытки классифицировать и уже тем самым замораживать развивающееся искусство и архитектуру, когда они еще находятся в стадии становления, превращая их в «стиль» или какой-нибудь «изм», могут скорее подавить, чем стимулировать творческую активность. Мы живем в период коренного изменения всей нашей жизни; старое общество разлетелось вдребезги под влиянием машины, новое лишь образуется. Поток непрерывного развития, изменение художественной выразительности в соответствии с изменениями нашей жизни – вот что важно в нашей работе художников-конструкторов, а не погоня за чертами формалистического «стиля».

И как может быть обманчива скоропалительная терминология! Давайте проанализируем, к примеру, наиболее злосчастное определение «интернациональный стиль». Это не стиль, потому что его тенденция совершенно обратная – а именно найти региональное, местное художественное выражение, исходящее из окружающей среды, климата, ландшафта и обычаев людей.

На мой взгляд, стили следует называть и характеризовать только историкам прошлых эпох. Перед лицом настоящего нам не хватает беспристрастного отношения, необходимого для объективной оценки того, что происходит. Как человеческие существа мы тщеславны и ревнивы, и это искажает объективное видение. Почему же тогда не предоставить историкам будущего определять сегодняшние изменения в архитектуре, а самим продолжать работать и дать ей возможность развиваться дальше. Мне бы хотелось указать на то, что в период, когда лучшие умы человечества пытаются взглянуть на человеческие проблемы на земле как на взаимозависимые, как на один единый мир, всякое шовинистическое национальное предубеждение, высчитывающее свою долю в общем развитии современной архитектуры, должно вылиться в тормозящее ограничение. Зачем пускаться в мелочные рассуждения о том, кто на кого повлиял, если все наши дела значимы лишь постольку, поскольку их результаты в состоянии улучшить нашу жизнь? Я осмелюсь сказать, что все мы сегодня влияем друг на друга больше, чем архитекторы предыдущих веков, благодаря быстрому развитию средств связи и взаимной коммуникации. Это следует приветствовать, так как это обогащает нас и обеспечивает общую основу для взаимопонимания, которое так нам необходимо. (Я пытался вдохновить своих студентов отдаваться влиянию идей других, пока они еще чувствуют себя способными поглощать и усваивать их, чтобы затем дать им новую жизнь в ситуации, которая засвидетельствует их собственный подход к проектированию.)

Поиск общего знаменателя формы против культа своего «я»

Если мы оглянемся и посмотрим, что было достигнуто за последние тридцать или сорок лет, мы обнаружим, что тот изысканный джентльмен-архитектор, который произвел на свет очаровательные тюдоровские особняки со всеми современными удобствами, почти исчез. Этот тип прикладной археологии быстро канет в Лету. Он тает в огне нашего убеждения, что архитектор должен создавать здания не как памятники, а как сосуды для подвижной жизни, которую они должны обслуживать, и его концепция также должна быть достаточно подвижной, чтобы создать основу, способную вобрать в себя динамические черты кашей современной жизни.

Мы знаем, что смиренная архитектура никогда не могла удовлетворить это требование, но создать смирительную рубашку так же легко, как и тюдоровский особняк,– особенно если архитектор подходит к своей задаче только как к средству создать памятник собственному гению. Это высокомерное непонимание того, чем должен быть настоящий архитектор, преобладало зачастую и тогда, когда уже стало явью восстание против эклектизма. В стремлении к новой формальной выразительности такие люди превзойдут даже эклектизм, только бы быть «другими», найти нечто неповторимое, неслыханное, какой-либо трюк.

Этот культ своего «я» задержал всеобщее признание подлинно здоровых течений современной архитектуры. Остатки этого мышления должны быть искоренены раньше, чем истинный дух архитектурной революции сможет укорениться повсеместно и создаст общую форму художественного выражения нашей эпохи после полувекового периода попыток и ошибок. Это предполагает вполне определенное отношение нового архитектора к направленности своих усилий на, то, чтобы прийти к типическому, общезначимому вместо содействия спекулятивному трюкачеству. Предвзятые идеи о форме, будь они выражением личного каприза или модного стиля, стремятся сковать протекание жизненного процесса в архитектуре в неподвижных каналах, затрудняя этим естественную жизнедеятельность людей.

Пионеры нового движения в архитектуре развивали, в противоположность этому, совершенно иной подход ко всей проблеме «формообразования для жизни». Стремясь увязать свое творчество с жизнью людей, они попытались рассматривать индивидуальное своеобразие всегда лишь как часть большого целого. Эта социальная идея резко контрастирует с деятельностью эгоцентричного архитектора-примадонны, навязывающего свою прихотливую фантазию запуганному заказчику и создающего одинокие памятники сугубо индивидуального эстетского смысла.

Заказчик

Тем самым я не хочу сказать, что мы, архитекторы, должны идти на поводу у вкусов заказчика. Мы должны подвести его к концепции, которую формулируем сами, но в интересах удовлетворения его нужд. Если он обращается к нам, чтобы мы выполнили какие-то его капризы и фантазии, как будто лишенные смысла, мы должны распознать, какие реальные нужды могут стоять за этими расплывчатыми мечтами, и привести его к согласующемуся, приемлемому для всех решению. Мы не должны жалеть усилий, чтобы убедить его окончательно и без тщеславия. Мы должны поставить диагноз требованиям заказчика со всей силой нашей компетентности. Когда человек болен, он, конечно, не будет настаивать на том, чтобы диктовать врачу, как его следует лечить, но в ожидании подобного доверия от нашего заказчика мы обнаруживаем, что к архитекторам редко относятся с уважением, оказываемым врачам. Если мы до сих пор были не настолько умны, чтобы нам доверяли, давайте убедим себя в том, что мы достойны такого доверия в будущем и в проектировании, и в строительстве, и в экономике, так же как в общем социальном понимании задачи, куда входят три других компонента нашей деятельности. Если мы пренебрежем необходимостью своей высокой компетенции во всех этих областях или если мы будем избегать ответственности руководства, то мы низведем себя на уровень простых техников-исполнителей. Архитектуре необходимы убежденность и собственное руководство. Ее нельзя создать с помощью заказчиков или института общественного мнения.

Машина и наука на службе человеческой жизни

Существует еще один спорный вопрос, который затемняет пафос современной архитектуры и нуждается в пояснении. Мы слышим: «Сегодня акцент делается на жизни, а не на машине»,– и существует лозунг Ле Корбюзье: «Дом – это машина для жилья». Это старая песня. Сюда же относится изображение ранних «пионеров нового движения» как приверженцев узких, механистических концепций, созданных для прославления машины и совершенно равнодушных к собственно человеческим ценностям. Будучи сам одним из этих чудовищ, я удивляюсь, как нам удалось выжить на столь скудной пище. Правда состоит не только в том, что проблема гуманизации машины действительно составляла передний план наших ранних споров, но и в том, что за фокусом наших размышлений был новый образ жизни.

Чтобы изобрести новые средства на услужение человеку, Баухауз, к примеру, всячески пытался жить по своим заветам и обрести равновесие в борьбе за утилитарные, эстетические и психологические требования. Функционализм не рассматривался просто как рационалистический процесс. Он охватывал и психологические проблемы как таковые. Идея заключалась в том, чтобы наше формообразование служило одновременно и физически и психологически. Мы понимали, что эмоциональные потребности столь же императивны, как и утилитарные, и эти требования должны быть удовлетворены. Машина и новые возможности науки представляли для нас громадный интерес, но акцент делался не столько на самой машине, сколько на лучшем использовании машины и науки для нужд человеческой жизни. Я нахожу, что наше поколение слишком мало занималось машиной, а не слишком много.

Что такое региональная выразительность?

Другой помехой развитию современной архитектуры является появление время от времени дезертиров из наших рядов, которые из-за того, что у них не хватает сил стойко продвигаться вперед и, вырвав старые корни, обрести новую молодость, возвращаются к эклектизму XIX века. Художники-конструкторы обращаются к образам и фантазиям прошлого, чтобы смешать их с современной формой, горячо веря, что все это придаст современной архитектуре большую популярность. Они слишком нетерпеливы, чтобы достичь своей цели закономерными средствами, и таким образом демонстрируют лишь новый «изм» вместо новой, подлинно региональной выразительности. Истинную региональную характерность невозможно обрести с помощью сентиментального или подражательного подхода к задаче, используя либо старые эмблемы, либо преходящую местную моду, которая так же быстро исчезает, как и появляется. Но если взять, например, основное различие, налагаемое на архитектурную форму климатическими условиями, скажем, Калифорнии в сравнении с Массачусетсом, вы поймете, какое разнообразие в выразительности может быть следствием одного только этого факта, если архитектор использует совершенно противоположные взаимоотношения между внутренним и внешним пространством в этих двух районах в качестве исходного пункта своей художественной концепции.

Здесь я бы хотел напомнить о проблеме, общей для всех архитектурных школ: до тех пор пока наше обучение будет вращаться вокруг платонической чертежной доски, нас всегда будет подстерегать опасность того, что мы вырастим «скороспелых дизайнеров». Ибо отсутствие практического опыта на натуре, в ремеслах и в индустриальных процессах строительства почти неизбежно ведет, по крайней мере некоторых студентов, к чересчур большой готовности перенимать преходящие стилевые идеи, причуды и штампы. Это следствие излишне академического обучения. Поэтому любая возможность оказаться на стройплощадке и принять участие во всех или какой-нибудь одной фазе строительного процесса должна с готовностью использоваться молодым проектировщиком как наиболее существенный род деятельности, способный установить равновесие между знанием и опытом.

Служение и руководство

Но вы можете сказать: что же все это имеет общего с темой данной части: «Архитектор – слуга или вождь?» Ответ, уже содержащийся в том, что я сказал раньше, довольно прост: поставьте вместо «или» – «и». Служение и руководство, по-видимому, взаимозависимы. Настоящий архитектор должен служить людям и одновременно демонстрировать реальное руководство, основанное на истинном убеждении, руководство для того, чтобы направлять заказчика, как и рабочий коллектив, которому доверено выполнение заказа. Руководство зависит не только от природного дара,– в гораздо большей степени от силы убеждения и готовности служить. Как же ему достичь этого положения? Студенты часто спрашивали меня, что я могу им посоветовать, для того чтобы после завершения курса стать независимыми архитекторами и избежать продажи своих убеждений обществу, все еще весьма невежественному в отношении новых идей в архитектуре и градостроительстве. 

Мой ответ таков.

Устройство своей жизни не может быть единственной целью молодого человека, который, помимо всего прочего, стремится осуществить свои собственные творческие идеи. Ваша проблема поэтому заключается в том, как сохранить ваши убеждения в целостности, как жить согласно тому, что вы проповедуете, и одновременно получить свой пай. Вам, может быть, не посчастливится найти архитектора, который будет разделять ваш подход к творчеству и предоставит вам последующее руководство. Тогда я порекомендовал бы вам найти оплачиваемую работу, любую, где вы сможете продать свое мастерство, а свои интересы развивать в постоянных творческих упражнениях в часы досуга. Старайтесь создать рабочее объединение с одним или двумя из ваших друзей по соседству, выберите в близком вам окружении какую-нибудь насущную тему и стремитесь разрешить ее шаг за шагом в совместной работе. Вложите в нее все ваши усилия, и тогда однажды вы сможете предложить публике вместе с вашей группой добротно обоснованное решение взятой проблемы, знатоком которой вы теперь стали. Тем временем опубликуйте свои материалы, выставьте их на обозрение, и, быть может, вам удастся стать консультантом для ваших местных властей. Создайте стратегические центры, где люди столкнутся с новой реальностью, и затем попробуйте выдержать неизбежную стадию яростной критики, пока они не согласятся заново развивать свои атрофированные физические и умственные способности так, как этого требует использование предложенной вами новой ситуации. Мы знаем разницу между реальными жизненными потребностями людей и штампами инерции и привычки, так часто преподносимыми в качестве «воли народа».

Застывшие и отталкивающие реалии нашего мира нельзя смягчить оправой «нового взгляда», и равно бесполезно стремиться гуманизировать механизированную цивилизацию путем добавления к нашим жилищам сентиментальных украшений. Но если человеческий фактор все больше и больше будет становиться доминантой наших произведений, архитектура выявит эмоциональные качества формообразования в самой сути сооружений, а не только в их внешней оправе; она явится итогом одновременно и добросовестного служения и добросовестного руководства.

Планирование и жилищное строительство

CIAM 1928—1953

* CIAM – Международный конгресс современной архитектуры – был основан в 1928 г. в Шато ля Сарраз. Вальтер Гропиус был одним из его вице-президентов начиная с 1929 г.

В течение двадцати пяти лет существования CIAM я был его преданным членом. Представляется вполне уместным сейчас сказать, что значило для меня это международное объединение архитекторов и градостроителей на протяжении долгой битвы за новую архитектуру. Наиболее важным был тот факт, что в мире, исполненном путаницы, разрозненных усилий, небольшая наднациональная группа архитекторов ощутила необходимость объединить свои усилия, чтобы обозреть как некую тотальность, как целое те многосторонние проблемы, которые стояли перед нами.

Решение возвысить концепцию целого над всеми ограниченными реалиями предопределило наше отношение, наши убеждения и нашу веру.

Именно эта идея действовала как магнетическая сила в самых разных обстоятельствах и перед лицом группировок, сильно различавшихся по своим национальным и расовым традициям. Она возникла в Европе, но сегодня распространилась по всему миру. Это обогатило нас. Тот факт, что расовый или национальный гений различных стран тяготеет чаще всего к одному специфическому подходу по отношению к нашему общему пониманию жизни, исключая остальные, заставляет нас понимать, как необходимы нам корректирующие влияния других жизненных фори порождающих самые разные ценности.

Например: кажется, что младшее поколение в США – моложе нас более чем на пять лет – полностью заворожено проблемами покорения космоса. Затаив дыхание, оно следит за тем, как ученые всего мира начинают пролагать путь к звездам, раньше чем нам удалось пожать плоды своих земных дел. Их воображение устремлено к новым предела» почти не осознавая всей путаницы и беспорядка, порожденных за время этого ревностного стремления к неизведан ному.

Поставленные лицом к лицу с проблемами и чаяниями те: частей света, которые мы именуем «слаборазвитыми странами», мы обнаруживаем, что их культура часто приводил; нас к более ясному уразумению самых глубоких мотивов человеческого существования, чем те сложные цивилизации, которые мы создали для самих себя. В этом случае мы порой сожалеем об утрате ими их древних корней и связей даже больше, чем они сами, но было бы большим заблуждением полагать, что они сохранили бы свою целостность если бы не приняли участия в эволюционном процессе, который связывает сегодня всех нас. Одно они обычно помня' отчетливее, чем все мы,– это то, что человек живет также и в поисках счастья, и мне бы хотелось, чтобы со стороны архитекторов побольше исследовалось то, что бесспорно является необходимым условием этой штуки, называемое «счастьем».

Было время, когда архитекторы склонны были думать, что непротекающая крыша – самое важное условие счастья, не с тех пор мы поняли, что хотя она и может остановить дождь но совсем не обязательно создает счастливый человеческий климат.

Я хочу провозгласить поэтому свою веру в то, что создании красоты и формирование ценностей и образцов является сокровенной страстью человеческого существа, движет им более глубоко и более постоянно, чем требования комфорта. В нашей ежедневной борьбе за водружение непротекающих крыш над головами миллионов бесприютных мы слишком легко об этом забываем.

Я горячо надеюсь, что CIAM будет продолжать бороться за свою первоначальную концепцию всеобщности во имя человека как мерила всех наших проблем в градостроительстве и архитектуре.

10  Социологические предпосылки минимального жилья для городского промышленного населения

Всеобщий прогресс в проектировании жилищ в период после первой мировой войны показывает, что развитие минимального дома достигло мертвой точки, очевидно, потому, что глубоким изменениям в социальной структуре стран, требующим установления новых стандартов типа и размера необходимых жилищных комплексов, не было уделено должного внимания. Определение этих социальных изменений должно служить отправной точкой любой деятельности в этом направлении. Признание эволюционного развития биологических и социологических процессов человеческой жизни должно привести к определению этой ближайшей задачи; только после ее выполнения станет возможным решение второй части проблемы, установление практической программы реализации минимального жилищного строительства.

История социологии – это история постепенного развития человека от дикости через варварство к цивилизации. Недавно умерший немецкий социолог Мюллер-Лоер, к чьим научным результатам мы обращаемся, различает четыре главных правовых эры человеческого общества:

1. Эра кровного родства и родового закона.

2. Эра семьи и семейного закона.

3. Эра индивидуума и индивидуального закона.

4. Будущая эра объединений и коммунального закона.

Он устанавливает их как последовательные фазы постепенного усовершенствования общества. Полезно рассмотреть эти фазы более подробно, поскольку их закономерность проясняет то обстоятельство, что определенные явления в современном обществе, которые многими рассматриваются как проявления регресса, на самом деле свидетельствуют об эволюционном прогрессе в обществе, которое находится в процессе напластования.

В доисторические времена человек – только член общества; его действия чисто социальны. Индивидуальность еще не разбужена.

Первые признаки зарождающегося индивидуализма заявляют о себе в ходе порабощения женщины мужчиной. Рождается патриархальная семья и существует вплоть до образования нашего современного индустриального общества.

За порабощением женщины следует порабощение человека господином. Расслоение общества на господ и рабов освобождает правящий класс настолько, что он может посвятить себя высшим проблемам культуры. Массы приучают к труду, но права индивида еще подавлены.

Господство силы в антагонистическом государстве сменяется властью денег в индустриальном государстве. Как в том, так и в другом властвует имущий класс, а массы нищают. Промышленное государство, вдохновленное возрастающими научными заданиями, развивает более прогрессивные методы производства. Эксплуатация природы открывает возможности для жизни, заслуживающей того, чтобы стать подлинной культурой для всех. Эгоистический индивидуализм открывает путь индивидуализму общественному, и социальная структура становится средством для достижения этой цели.

Таким образом, понятие рода и патриархальной семьи преобразуется в идеал независимой личности и, наконец, в будущий коммунальный союз, который превзойдет индивида. Пробужденная экономической жизнью наций, идея рационализации общества вырастает сегодня в серьезное интеллектуальное движение, в котором проявления личности постепенно приводятся к полезному соотнесению их с благом общества в целом – концепция, которая стоит выше соображений экономической выгоды для изолированного индивида. Мотив «разумности» вырастает в общественное сознание. Эти эволюционные процессы происходят параллельно изменениям в структуре и значении семьи.

Патриархальная семья характеризовалась исключительной суверенностью власти главы семьи. Жена пребывала в духовном вакууме и в порабощении, дети, даже вырастая, не выходили из абсолютного повиновения воле главы семьи. Родственники и рабы, позднее – слуги, подмастерья и наемные рабочие составляли одну большую семью. Семья представляла собой самостоятельный микрокосм, объединявший производство и потребление в государстве. Весь XVIII век характеризуется бегством крепостных от феодального домашнего очага мастера в свободные города. Увеличивается число небольших семей с той же структурой патриархата.

С распространением идеи о правах личности семья быстрыми темпами передает свои функции государству, и таким образом значение семейного союза в социологической картине постепенно уменьшается.

Изобретение машины ведет к обобществлению труда. Товары производятся не для чьих-то личных нужд, но с целью обмена в рамках общества. Один за другим товары домашнего производства исторгаются из сферы семьи и передаются общественному производству. Меньшая единица, семья, тем самым утрачивает свой характер натурального хозяйства. 

С прогрессирующим выявлением личности падает деторождаемость, аналогично явлениям, наблюдаемым в других формах жизни, и падает во всех цивилизованных странах. Индивидуальные интересы, поддержанные средствами, которые предоставлялись научными открытиями, диктуют произвольный контроль над рождаемостью по причинам преимущественно экономического порядка. За время жизни всего лишь одного поколения во всех цивилизованных странах была установлена норма деторождаемости в два ребенка.

На основе обследований европейских стран и Америки можно утверждать, что средняя семья состоит из четырех, пяти членов. Число является средним как для городских, так и для сельских районов. В больших городах средний состав семьи меньше четырех членов.

Согласно результатам переписи в Германии (1928), деторождаемость в Германии в 1900 г. составляла 35,6% на тысячу человек населения и 18,4% на тысячу в 1927 г. То есть деторождаемость сократилась ровно вполовину. Тем не менее тут норма еще превышена на 6, 4% на тысячу. В других цивилизованных странах падение рождаемости и вытекающее отсюда уменьшение семьи происходило с такой же скоростью. Деторождаемость в различных странах уменьшается с ростом индустриализации, но превышение нормы все еще существует во всех из них. 

В патриархальной системе семья одна отвечала за воспитание детей. В настоящее время государство часто передоверяет воспитание детей специально обученным педагогам в общедоступных школах. Тем самым оно вмешивается в отношения между родителями и детьми и контролирует их в соответствии с точкой зрения общества. Оно устанавливает законы о социальном обеспечении престарелых, больных и физически неполноценных людей и таким путем постепенно освобождает семью от забот о своих членах, не равных по своим физическим силам и своим способностям. 

В то время как в патриархальной семье сыновья наследовали дело своих отцов, сейчас эта кастовая система вымирает и профессиональные группировки, сменившие наследственные, способствуют раннему расставанию с отчим домом. Подвижность индивида возрастает с увеличением транспортных  средств, вследствие чего семья рассеивается и деградирует в своих размерах и значимости.

Патриархальные отношения между главой семьи и наемными рабочими, слугами и подмастерьями сменяются финансовыми связями тотчас же, как только система товарообмена сменяется финансовой экономикой. Поле деятельности семьи оказывается слишком ограниченным, чтобы занять всех членов. Слишком дорогим и слишком ограниченным становится фамильный дом, чтобы обеспечить постоянный кров и работу взрослым детям.

Бывшие рабы превращаются в свободных слуг, но с ускорением обобществления труда их число постепенно уменьшается, так как все больше и больше из них бегут от семейного гнета, чтобы обрести личную свободу и независимость в промышленности. В большинстве европейских стран потребность в домашней прислуге намного превышает сегодня ее предложение. В Соединенных Штатах нехватка домашней силы часто оказывается единственной причиной переселения семьи в отель, где домашнее хозяйство небольшой семьи выгодно централизовано.

Уединенное местожительство теряет свои преимущества также и в плане общественных связей, и интеллектуальное воодушевление отыскивается вне семейного круга: число ресторанов и клубов для мужчин и женщин быстро возрастает.

Родовые семейные поместья уступают свою роль арендным домам, исчезает привязанность к дому-крепости, и начинается новая эра странников, поощряемых быстрым развитием механизированного транспорта. Семья теряет свой дом, подобно тому как племя теряло свою территорию. Связующая власть семьи отступает перед правами самостоятельного гражданина государства. Условия   обобществленного производства предоставляют независимой личности возможность по собственной воле менять место работы, вследствие чего стремительно возрастает передвижение населения. Большую часть семейных функций берет на себя общество, и значение семьи ослабляется, несмотря на длительность ее существования, тогда как государство как таковое все больше институционализируется.

Таким образом, прошлое развитие демонстрирует нам неуклонно прогрессирующее обобществление бывших семейных функций правового, воспитательного и домашнего характера, и вот мы различаем первые начатки коммунальной эры, которая когда-нибудь, возможно, сменит эру индивидуальных прав.

На структуру современной семьи оказывает решающее влияние еще один социальный феномен. Подобно тому как эра семьи ознаменована утверждением мужчины, так эра индивидуализма характеризуется пробуждением и прогрессирующей эмансипацией женщины. Исчезает женская обязанность повиноваться мужчине, общественные законы постепенно предоставляют ей равные с ним права. Поскольку семья передает многочисленные домашние работы механизму обобществленного производства, сфера домашней активности женщины сужается, и она ищет выхода своей естественной потребности в действии за пределами семьи: она приходит в мир бизнеса и промышленности. Со своей стороны, промышленность, омоложенная на совершенно новых основаниях машиной, демонстрирует женщине непрактичный характер ее домашнего ручного труда. 

Признание недостаточности индивидуального домашнего уклада пробуждает идеи о новых формах централизованных домашних укладов, которые частично освобождают каждую женщину в отдельности от ее домашних обязанностей посредством улучшенной централизованной организации, которая способна выполнить их лучше и экономнее, чем она сама, даже тогда, когда она вкладывает в них все свои силы. Растущая нехватка домашней прислуги тем более усиливает подобное требование. В трудной битве за существование, которую ведет вся семья, женщина ищет путей к нахождению свободного времени для себя и своих детей, одновременно участвуя в оплачиваемом труде и освобождая себя от мужской зависимости. Таким образом, этот процесс обусловливается не только лишь экономическим положением городского населения, но и выражает внутреннее стремление, связанное с интеллектуальной и экономической эмансипацией женщины, к ее равноправию с мужчиной. 

Организационная структура таких преобладающих домашних укладов для одиноких мужчин и женщин, для детей, взрослых, овдовевших, разведенных или новобрачных, или для различных форм идеологических и экономических объединений непосредственно связана с проблемой минимальных жилищ.

Неоспоримой истиной, даже в сегодняшнем веке, которому адресована вся наша практическая деятельность, является существование бок о бок всех форм человеческого общества, новых и старых; совершенно очевидно, однако, что в любое данное время доминирует какая-нибудь одна из этих форм; сегодня значение индивида и его независимых прав затмевает значение семьи как суверенного союза. Возрастающая независимость женщины разложила могущественные семейные узы; практически исчезла насильственная женитьба, и Франция в дни революции уже официально рассматривала брак прежде всего как контракт между гражданами, подразумевающий право на развод; женщина наконец добилась права голоса и, следовательно, политического равенства с мужчиной. Освобожденная от узкого горизонта домашней жизни, она распространяет свое влияние на все сферы культуры.

Все возрастающая независимость, достигнутая женщиной, производит изменения фундаментального характера в краеугольном основании семьи, в брачном контракте. Первоначальный институт принуждения, охранявшийся государством и церковью, постепенно преобразовался в добровольный союз двух личностей, которые сохраняют свою духовную и экономическую независимость. С экономической точки зрения функция семьи заключается в воспроизводстве и воспитательном отборе. Поэтому чем сильнее организация общественных связей, тем более узкая сфера подобной деятельности оставляется за семьей. В своем стремлении к коллективному мышлению институт индивидуализации жизни следует путем, проложенным его предшественником – институтом семейного превосходства.

Очерченное выше эволюционное развитие отражается следующей статистикой, опубликованной Германским бюро переписи:

Разводы	1900 г.	9000
	1927 г.	36 449
Незаконная деторождаемость	1900 г.	8,7%
	1926 г.	12,6%

В добавление к этому, согласно сведениям медицинских работников, которые трудно получить статистически, значительно возросло количество абортов.

Индивидуальные домовладельцы	1871 г.	6,16%
	1920 г.	7,26%
	1927 г.	10,1%

Соотношение числа нанятых на работу высокооплачиваемых женщин и мужчин (1920-1921):

Соединенные Штаты 1:4

Бельгия 1:3

Англия и Швеция 2:5

Германия и Швейцария 1:2

Согласно сведениям, представленным Прусским районным бюро переписи, для Берлина в 1925 г.:

Из пяти женщин старше двадцати лет – только три замужем, из трех полностью занятых лиц – двое мужчин и одна женщина, из пяти замужних женщин – одна высокооплачиваемая, из пяти одиноких женщин – четыре высокооплачиваемых, из двух полностью занятых женщин – одна одновременно домохозяйка.

В 1927 г. 46% всех семей в Германии имеют всего лишь одну-три комнаты.

Страховые правительственные агентства, облеченные властью жилищной администрации, считают необходимым прежде всего следить за тенденциями общественного развития, ибо самая трудная фаза их деятельности заключается в правильной цифровой оценке того предела, к которому устремлены эти общие тенденции внутри населения подведомственной им области. Только после формулирования такой оценки они будут в состоянии устанавливать различие между цифровыми требованиями, чтобы восполнить нехватку как старых, знакомых уже типов жилья, даже если они едва заявляют о себе, так удовлетворить и более новые, индивидуально дифференцированные нужды и ассигновать необходимое строительство домов для обеих групп. Почти все районы все еще основывают свою политику городского жилищного обеспечения большей частью на старой, привычной форме жизни, образец которой сам по себе уже не в силах служить характеристикой актуальных проблем. Вместо этого обнаруживается, что сочетание определенного числа квартир в систему централизованного домашнего хозяйства стало совершенно необходимым, чтобы облегчить бремя занятых на полном рабочем дне женщин и таким образом дать им возможность вступать в брак и заводить детей. Эти социологические факторы позволяют определить идеальный минимум жизненной потребности самих жилищ, а также минимальную стоимость их производства; с точки зрения изменения основополагающих принципов программу минимальных жилищ нельзя, естественно, реализовать простым уменьшением старых квартир по числу комнат и их полезной площади. Необходимо совершенно новое решение, основанное на знании естественного и социологического минимума требований, не замутненных пеленой традиционно представляемых исторических требований. Мы должны стремиться установить минимальные стандарты для всех стран, основанные как на биологических факторах, так и на географических и климатических условиях. Этот подход отвечает духу неизбежного уравнивания жизненных характеристик, происходящего под влиянием развития взаимных связей и мировой торговли.

Проблема минимального жилища заключается в установлении изначального минимума пространства, воздуха, света и тепла, необходимых человеку для того, чтобы он был способен полноценно осуществлять свои жизненные функции, не испытывая ограничений жилищного свойства. 

Актуальный минимум варьируется соответственно местным условиям города и деревни, ландшафта и климата;    данный объем воздушного пространства неодинаково имеет значение на узкой городской улице и в незатесненном пригороде. Фон Дригальский, Поль Воглер и другие гигиенисты замечают, что,  если человеку предоставляют необходимую площадь с нормальной вентиляцией и достаточным количеством солнечного света, его потребность в жилом пространстве с биологической точки зрения довольно незначительна, особенно если оно разумно спланировано; наглядная картина превосходства малогабаритных современных квартир над старыми может быть представлена, по совету одного известного архитектора, в виде различия между разумно сделанным дорожным чемоданом и старой упаковочной корзиной.

Однако если обеспечение светом, солнцем, воздухом и теплом более важно с точки зрения культуры и при нормальных ценах на землю более экономично, чем увеличение площади, то правила диктуют: увеличить окна, уменьшить размер комнат, экономить на пище, а не на топливе. Подобно тому как раньше было принято преувеличивать ценность пищевых калорий в сравнении с витаминами, так теперь многие ошибочно рассматривают большие комнаты и большие квартиры как самую желанную цель в проектировании жилища.

Чтобы допустить дальнейшее развитие более значимой индивидуализации жизни в рамках общества и обоснованную претензию индивида на временную изоляцию от окружающей среды, необходимо установить следующее требование идеального минимума: каждый взрослый должен иметь собственную комнату, какой бы маленькой она ни была! Основа жилища, подразумеваемая этими фундаментальными требованиями, будет, следовательно, представлять собой практический минимум, исполняющий свою цель и функцию, то есть жилищный стандарт.

Те же биологические соображения, которые определяют размер минимального жилища, являются решающими также и при группировке и объединении этих жилищ в городском плане. Максимум света, солнца и воздуха для всех жилищ! Учитывая различия в качестве воздуха и интенсивности света, необходимо попытаться установить численно определенный нижний предел, на основе которого может быть вычислено требуемое количество света и воздуха для данных местных условий.  Общие количественные соотношения, которые не в состоянии учесть эти различия, как они существуют в настоящем, во многих случаях бесполезны. Для вящей убедительности скажу, что это основная цель всех систем городского строительства, обеспечивающих жилище светом и воздухом. Каждая новая строительная система превосходит предшествующую в стремлении уменьшить плотность населения и таким  образом улучшить условия освещенности и воздуха. Однако все средства, используемые по сегодняшний день для уменьшения плотности населения, основываются на идее тесно связанной семьи. Единственным идеальным решением представлялось отдельное обособленное строение, односемейный дом с садом, и на основе этого чрезмерной плотности населения в городах противопоставлялась ограниченная высота зданий. Однако эта цель, как показывает социология, уже не отвечает сегодняшнему положению вещей, так как она удовлетворяет только часть общественных нужд, но не нужды промышленного населения, которое является главным объектом наших исследований. Внутренняя структура промышленной семьи заставляет ее обращаться от односемейного дома к высотному многоквартирному дому и, наконец, к централизованному домашнему хозяйству. Здоровая тенденция к постоянному уменьшению плотности населения в городах никоим образом не подвергается опасности этой новой формой жилых сооружений, так как плотность населения в зоне может контролироваться без ограничения высоты зданий простым установлением количественного соотношения жилой площади или объема здания к площади данной группы зданий. Это подготовит почву для вертикального развития многоэтажных жилых сооружений. В то время как обособленный односемейный дом удовлетворяет потребности иных, более богатых слоев населения, которые здесь не рассматриваются, большое многоквартирное здание гораздо непосредственнее удовлетворяет социологическим требованиям сегодняшнего промышленного населения с их симптоматичным освобождением личности и ранним уходом детей из дому. Кроме того, высотные здания представляют значительные культурные преимущества по сравнению с малогабаритными домами ограниченного числа этажей. Для сравнения используем случай перемежающихся параллельных блоков зданий с северо-южной ориентацией и блоков разной высоты, от десяти до двенадцати этажей.

Результаты, извлеченные из этого сравнения, убеждают в том, что большие и высокие многоквартирные дома будут обладать биологически важными преимуществами в отношении солнца и света, большими расстояниями между расположенными рядом зданиями и возможностью создания обширных соединенных скверов и игровых площадок между блоками.

Так возникает необходимость технического развития хорошо организованных высоких многоквартирных зданий, со включением в их проектирование идеи централизованного домашнего хозяйства, то есть постепенного развития централизации и специализации домашнего труда, отнесенного к малочисленной семье. Такой большой многоквартирный дом представляет собой не неизбежное зло, сопутствующее периоду регрессивного упадка, но биологически мотивированный и единственно правильный строительный тип будущего для городского промышленного населения. 

Возражения принципиальных защитников малогабаритных домов против идеи жилых небоскребов, основанные на том, что   естественные инстинкты привязывают человека к земле, лишены именно биологической основы. Современное городское промышленное население происходит непосредственно от сельского. Оно сохраняет его примитивный жизненный уровень, который часто даже понижается, вместо того чтобы развить комплекс потребностей, соответствующих новому образу жизни. Стремление приспособить свои жилищные требования к старым формам жизни оказывается по причинам, описанным выше, регрессивным и совершенно несовместимым с новыми формами жизни.

Опыт различных стран свидетельствует, что между стоимостью производства жилищ и средним доходом семей существует явный разрыв. Поэтому удовлетворить жилищные требования масс в рамках свободной экономики невозможно. В результате государство начинает освобождать главу семьи от части его ответственности в этом отношении, так же как и постепенно уравнивать несоответствия, вызванные сегодняшним уровнем квартплаты, с помощью субсидий и других мер. Действительно, конструкция дешевых жилищ не представляет соблазна для банковского и промышленного капиталов, чьей естественной тенденцией является выжимать максимальную выгоду из производства и капиталовложений. Так как технология проявляется в рамках промышленности и финансов и так как любое достигнутое понижение стоимости прежде всего должно служить к выгоде частной промышленности, то оно сможет обеспечить более дешевые и разнообразные жилища только в том случае, если правительство повысит заинтересованность частной промышленности в конструировании жилищ путем повышения мер благосостояния. Если минимальные жилища должны быть осуществлены на уровне квартплаты, доступной широким слоям населения, то правительству следует предъявить следующие требования:

1. Воспрепятствовать расходованию общественных фондов на строительство квартир большого размера, одновременно способствуя финансированию строительства минимальных жилищ, предел размеров которых должен быть установлен.

2. Сократить первоначальную   стоимость дорог и коммунальных услуг.

3. Обеспечить строительные площадки и оградить их от рук спекулянтов.

4. Либерализовать, насколько это возможно, правила зонирования и строительный устав.

Допустимая квартплата в среднем должна составлять одну четвертую часть дохода. Необходимо обдумать поэтому, сможет или не сможет запланированная программа быть осуществлена в пределах актуального уровня квартплаты. При всем этом сегодняшние минимальные претензии охотников за квартирами, являющиеся проявлением обнищания, ни в коем случае не должны служить критерием для установления стандарта минимального жилища, если в абсолюте может быть достигнут биологически мотивированный результат; также неверно будет основывать программу и на сегодняшнем доходе средней семьи. Вместо этого элементарным требованием каждого полностью занятого на производстве человека должен стать правильно определенный стандарт «разумного жилья»; и уже от общества будет зависеть, как найти средства, чтобы это «разумное жилище» сделать доступным всем трудящимся.

11  Низкое, среднее или высотное строительство?

Какова наиболее рациональная высота здания в комплексе дешевых жилищ с точки зрения городского планирования? Для прояснения этой проблемы представляется целесообразным сначала более точно определить понятие «рационального» в архитектуре. Формально этот термин означает «согласно разуму», и, таким образом, он в данном случае подразумевает не только экономические соображения, но главным образом соображения психологического и социологического порядка. Социологические аспекты эффективной политики жилищного строительства являются, безусловно, более жизненно важными, чем чисто экономические аспекты, ибо экономика, несмотря на все ее значение, не есть цель в себе, но только средство для достижения цели. Рационализация, таким образом, имеет смысл лишь постольку, поскольку она направлена на обогащение жизни или, выражаясь языком экономики, если она сохраняет самый драгоценный из товаров – жизнеспособность народа.

Общераспространенное обоснование мнения относительно высот зданий, которые следует считать целесообразными для городских систем жилища, характеризуется следующими положениями из Директивы германского правительства о жилищной индустрии на 1929 год:

«Жилища должны создаваться в домах, которые отвечают современным гигиеническим требованиям, особенно в части необходимого освещения и вентиляции. Этим требованиям лучше всего отвечают конструкции малогабаритных домов в широком смысле слова. Цель должна состоять в создании односемейных жилищ с садами. Если местные условия требуют больших многоквартирных домов, то высота таких сооружений должна быть ограничена максимум в три жилых этажа в районных городах и максимум в четыре жилых этажа в больших городах. Только в исключительных случаях в нескольких столичных городах эти высоты могут быть превзойдены, но даже в этих случаях следует стремиться к уменьшению высоты согласно зональным законам, особенно в опоясывающих районах».

Отношение, выраженное этими словами, которое, вероятно, в менее ригористической форме существует и в большинстве других стран, первоначально было рождено здоровым стремлением уменьшить плотность населения в городах, которая в большинстве случаев стала чрезмерной, главным образом по причине земельной спекуляции. Это право правительства действовать в общих интересах, исправляя трагическую ситуацию в условиях, когда сама земля, на которой мы живем, подвержена рыночным манипуляциям делового мира. Разрушительные действия, вызванные строительной лихорадкой в городах, породили здоровую реакцию возвращения к природе по образцу состоятельных частных поселений с целью расселить большинство людей в односемейных домах с садами. Без сомнения, эта форма жилища великолепна во многих отношениях, и следует приветствовать общественные меры по созданию единичных домов.

Было бы заблуждением, с другой стороны, переносить естественное стремление к ограничению высоты жилища также и на многосемейные жилища как таковые, ибо уменьшение плотности населения может быть достигнуто более рациональным путем, чем обычное «зонирование территории». Предложения, касающиеся этой важной проблемы, последуют ниже. Экономический опыт, полученный за последние годы, и реорганизация образа жизни и жилищных условий многих социальных слоев не оставляют сомнений в том, что односторонние усилия в пользу производства индивидуальных домов вылились в пренебрежение к строительству многоквартирных домов и привели к путанице, оказавшей губительное влияние на всю жилищную политику. Отнесенные к сегодняшнему положению вещей, попытки разместить большинство населения в обособленных домиках несомненно являются экономической утопией. Но оправдана ли эта цель вообще? Является ли односемейный дом с садом, заимствованный из сельской жизни, во всех отношениях идеальным решением для городского промышленного населения, жаждущего природы? Обеспечивает ли вообще этот тип застройки всесторонне физическое и духовное развитие своих обитателей? Сможет ли город разумно развиваться, если все его жители живут в отдельных домах с садами? Не думаю. Но давайте рассмотрим основные предпосылки этой проблемы, чтобы определить оптимальные границы между индивидуальными домами и многоквартирными блоками.

Предпосылки

Упорное противоречие между резко враждующими мнениями относительно идеального типа домостроения коренится в старой антитезе города против деревни. Человек нуждается в контрастах для стимуляции своих сил и для отдыха, и городское томление по деревне, так же как сельское томление по городу, является элементарным стремлением, постоянно воспроизводимым в тяге к удовлетворению. Развитие прогресса сглаживает этот резкий контраст, принося в деревню комфорт города и возвращая городу обаяние природы. Чем меньше удовлетворяется этот двойной порыв (а разочарование более или менее превалирует, особенно в больших городах), тем более нетерпимой становится борьба за уравновешивающие эту недостачу факторы, такие, как дом в саду. Борьба за идеальный тип дома по своему происхождению является психологической и соответственно подвержена паническим метаниям и психозам того типа, который мы наблюдали в страстной полемике против многоквартирных домов.

Существенными факторами здоровой жизни в добавление к необходимому питанию и теплу являются свет, воздух и простор для движения. Без сомнения, этим трем кардинальным условиям жизнеспособного жилья более полно отвечает односемейный дом, чем квартира, снимаемая в переполненных секциях арендных домов с ограничением холодной воды. Однако причину этого убожества следует искать не в системе многоэтажного многоквартирного дома, а в близоруком законодательстве, попустительствующем тому, чтобы строительство этого класса дешевых жилищ оказалось в руках бессовестных спекулянтов и без соответствующего общественного контроля. Целеустремленно спроектированные высотные многоквартирные блоки, будучи расположенными на широких озелененных участках со свободным пространством между ними, наверняка сумеют удовлетворить потребности в свете, воздухе и просторе, одновременно предоставляя горожанину и множество других преимуществ. 

Особый характер развития столичного жилого строительства, размещающего большое количество рабочих вокруг концентрированного городского ядра, обусловливается короткими дорожными расстояниями, делающими необходимыми многоэтажные сооружения, чтобы сократить горизонтальные коммуникации. Односемейный дом противоречит этой основной тенденции городского строительства. Задача градостроителя заключается не в том, чтобы просто улучшить условия передвижения, а чтобы вообще сократить необходимость в нем. Жители Лос-Анджелеса, самого большого по площади города в мире, состоящего почти исключительно из индивидуальных домов, затрачивают ежедневно большое количество времени, чтобы добраться до места работы и обратно; их трата времени и денег на каждодневные путешествия во много раз больше, чем у немецких трудящихся, средняя протяженность путей которых тоже достаточно длинна. Директор исследовательского центра гигиены и иммунизации Института кайзера Вильгельма в Берлине, профессор Фридбергер подсчитал средние транспортные расходы берлинской семьи из четырех полностью занятых на производстве человек, вынужденных жить в пригороде и работать в городе: они составляют 139% нормальной квартплаты: за двадцать пять лет при условии прибыли лишь в 3,5 % этот транспортный расход достигает двойной стоимости строительства недорогого дома. Предполагая, что путешествие в оба конца занимает всего лишь полчаса времени, он подсчитал, что два миллиона двести тысяч рабочих в Берлине тратят в целом тридцать семь миллионов шестьсот тысяч восьмичасовых рабочих дней за каждый год таких поездок; каждый человек теряет два рабочих года при средней трудовой деятельности в течение тридцати лет. Представьте, какими должны быть соответствующие цифры для Лос-Анджелеса.

Итак, для среднего населения с низким уровнем дохода пригородная жизнь не экономична. Процитирую заключительный вывод из исследований Фридбергера: 

«Высотные здания, окруженные, насколько это возможно, зеленью, представляются единственным типом жилого строения, приемлемым для больших городов. Грехи ошибочной жилищной политики и особенно неправильное использование земли в периоды роста больших городов, в сущности, выдвинули единственный тип дома, подходящего для больших городов, но отмеченного дурной славой. Естественная реакция на недобросовестно выполненные и используемые и поэтому справедливо презираемые «арендные дома» породила всеобщую тягу к индивидуальным домам, миграцию в пригороды столичных городов. Движение основывалось не столько на рациональных соображениях, сколько на навязчивых мыслях, подогреваемых эмоциональным предубеждением. К несчастью, железные законы экономики не благоприятствуют требуемой политике строительства. Общественные стандарты благосостояния, претендующие на слишком многое, на самом деле являются вредными для людей, так как они мешают проводить в жизнь то, что экономически является действительно выполнимым для максимально большого числа людей.

Трезвые экономические соображения чересчур легко уступают мечте об отдельном доме.

Приговор Фридбергера обладает тем большим весом, что он исходит от уважаемого гигиениста.

Противники городских многоквартирных домов приписывают сокращение деторождаемости и распространение болезней густой плотности населения в больших городах – обвинение, которое, конечно, на первый взгляд кажется правдоподобным. Но как ни странно, этому утверждению противоречат некоторые важные факты. Согласно справочнику «Статистические данные по Германии» за 1918 г., процент деторождаемости в целом во всей сельской местности составляет 18,6 на тысячу человек населения, в то время как в больших городах он составляет 13,6; средний же процент деторождаемости в западных промышленных районах с особенно высокой плотностью населения составляет 20 на тысячу и, таким образом, превосходит средний показатель для всей страны. Фон Дригальский, представитель городского здравоохранения в Берлине, и Краутвид, гигиенист из Кёльна, заметили, что распространение заразных заболеваний ни в коей мере не связано с плотностью населения и незначительным габаритом жилищ, а с недостаточным освещением и вентиляцией в квартирах ниже установленного стандарта, в которых к тому же живут недоедающие, низкооплачиваемые люди.

В своих «Исследованиях, касающихся жилых условий, особенно в малогабаритных квартирах» Фридбергер разбирает установившееся мнение, будто наиболее плохие жилищные условия – именно в больших городах. На основе исследований других авторов (Карл Флюгге), так же как и тщательного своего исследования городских и сельских условий жизни, он приходит к заключению, что теории ухудшения здоровья из-за жилищных условий, особенно в больших городах, серьезно скомпрометированы.

Сравнение низких и высотных домов

Если мы можем положиться на эти высказывания, то отсюда следует, что с точки зрения здоровья многоквартирные дома вне критики – при условии, конечно, что обеспечены хорошее освещение и вентиляция. Два разных типа строительства, низкое и высотное, не являются, таким образом, ни плохими, ни хорошими; разные их способности заслуживают разного применения. 

Давайте сравним.

Житель индивидуального домика наделен преимуществами более спокойной и естественной жизни в свободно застроенных жилых районах в обмен на неудобства длительных передвижений на транспорте, а значит, и потерю свободного времени. В переполненном общественном транспорте он встречается с опасностью инфекций. Его детям до школы далеко, пользоваться магазинами труднее. С другой стороны, житель многоквартирного дома, сэкономив время благодаря меньшим расстояниям, расплачивается за это потерей прямого доступа к природе и необходимостью пользоваться лестницами и лифтом. Отдельный дом с садом больше подходит семьям из высокооплачиваемых слоев населения, имеющим детей, обосновавшимся постоянно, не зависящим от перемены места работы и повторяющихся переездов, в то время как арендные жилища в многоквартирном доме лучше приспособлены к нуждам более мобильных рабочих слоев.

Односемейный дом из-за его цены и по другим причинам не в состоянии удовлетворить нужды этой самой большой группы квартиросъемщиков, поскольку широкое внедрение таких домов неосуществимо не из-за разорительного влияния капиталистического общества, а из-за самой природы городов. Доктор Мартин Вагнер, бывший член Строительной комиссии Берлина, страстный защитник высотных домов, считает установленным фактом, что односемейный дом никак не может быть стандартом минимального жилища, исключая большие семьи, и что, более того, его первоначальная цена и строительные затраты больше, чем в случае многоквартирного дома того же размера. От этих фактов отвернуться нельзя, и поэтому односемейный дом остается резервом прежде всего высших слоев общества. Тем не менее, поскольку односемейный дом, без сомнения, оказывается для семьи неоценимо удобнее, особенно учитывая интересы детей, правительство должно содействовать распространению и строительству такого типа домов везде, где существует надобность в обособленных жилищах, даже если экономические трудности при этом будут больше, чем при строительстве многоквартирных домов. Выбирая тип дома, следует сравнивать не только стоимость строительства, но также и стоимость эксплуатации, выраженной во времени и деньгах. Последняя больше в случае односемейного дома, особенно если сюда включить стоимость проездов. В частности, у семей с низким доходом не хватает к тому же и времени, необходимого для ухода за домом и садом, если думать о том, чтобы они не пришли в негодность. 

Существует острая необходимость освобождения чрезмерно загруженных домашним хозяйством женщин в средних городских низкооплачиваемых семьях путем различных усовершенствований квартиры так, чтобы у них оставалось свободное время для себя и своих детей и чтобы они могли внести свою лепту в семейный доход. Нельзя забывать и о том, что современная женщина ищет освобождения от домашней работы, чтобы участвовать в любой деятельности семьи, не только из-за финансовой необходимости, но чтобы удовлетворить свое внутреннее стремление к растущей независимости. Такое освобождение куда больше обеспечивает многоквартирная система, чем индивидуальный дом, особенно если в первом случае обеспечивается централизованное обслуживание. При голосовании в Германском союзе домохозяек 60% из них высказалось в пользу многоквартирных домов. Вердикт социальных служащих указывает, что на основании своего опыта они считают уединенные дома приемлемыми лишь для высокооплачиваемого слоя рабочего класса, в то время как многоквартирный дом является единственно разумным решением проблемы для большинства низкооплачиваемых групп.

Опыт, полученный в области жилищного строительства с учетом не только одних экономических факторов, показывает, что строительство индивидуальных домов не может обеспечить основную массу рабочего населения; что, напротив, этот тип дома часто даже направлен против его интересов. Отсюда следует, что хорошо организованные современные высотные многоквартирные блоки нельзя рассматривать как неизбежное зло; они представляют собой биологически мотивированный тип жилища, естественный побочный продукт нашего века. Возражения односторонних защитников односемейного дома на основе убеждения, будто натуре человека свойственна привязанность к земле (утверждение, полностью лишенное научного доказательства), прямо противоречат интуитивному предпочтению многих людей, которые весьма уютно чувствуют себя в доме с лифтом, поскольку их удовлетворяет покой верхних этажей (без постоянного шума улиц и спортивных площадок) и незагроможденный вид из окон.

Высота зданий

Какова должна быть оптимальная высота многоквартирных домов: три, четыре, пять, десять или пятьдесят этажей? Я разделяю тот взгляд, что утверждение, будто квартира на четвертом этаже без лифта находится в более близком контакте с «природой», чем квартира на десятом этаже, является сентиментальным самообманом; весьма сомнительно, будет ли владелец индивидуального дома со своим близким контактом с шумом, запахами и пылью улиц жить спокойнее и нормальнее, чем его более бедный коллега на десятом этаже отлично спланированного и оборудованного дома.

На мой взгляд, оптимальная высота многоквартирного дома является чисто экономической проблемой, решение которой, к несчастью, до сих пор не ясно во всех отношениях из-за отсутствия практических экспериментов. 

Систематическое культивирование высотного многоквартирного дома и улучшение принципов его строительства, например в части лифтов и различных установок, увеличит относительную стоимость строительства с увеличением числа этажей, прежде всего из-за возрастающего количества необходимых лифтов, но зато стоимость улиц и коммунальных услуг будет соответственно уменьшаться. Предел экономических затрат диктуется определенной высотой, после которой дальнейшее повышение стоимости строительства уже не компенсируется накоплениями за счет строительной площадки и магистралей. Наиболее экономичный вариант высоты здания будет найден именно с этой точки зрения; в каждом отдельном случае он зависит от стоимости земли.

Использование земли

Это ведет нас к вопросу об использовании земли, который я буду обсуждать на основе положения в Германии. Какова сейчас доминирующая ситуация?

Система благоустройства любого здания превзошла на сегодня все предшествующие в стремлении улучшить санитарные условия жизни в плотнонаселенных секциях, но даже новейшие системы несут на себе печать борьбы между спекуляцией и общественным влиянием, вместо того чтобы систематически обуздывать частные интересы на основе дальновидной социальной идеи, исходящей из реальных биологических предпосылок полноценной жилой среды. Даже сегодняшние строительные кодексы не в состоянии обеспечить современные возможности приближения природы к порогам жилищных секций в зонах высокой плотности застройки. Ужасные многоквартирные здания конца XIX века были постепенно вытеснены унифицированными послевоенными системами строительства. Их заменили блоками городского квартала, то есть зданиями, обступающими внутренний двор, что и стало повсеместно распространенным методом. Но этот тип строительства все еще обладает серьезным недостатком – недостаточностью освещения и вентиляции. Практика образования городских кварталов явилась причиной неблагоприятной ориентации с неизбежной северной экспозицией большого числа квартир, так же как неудовлетворительного решения углов зданий с затемненными квартирами; таким    образом, важнейшие   требования санитарии игнорировались. Эта система строительства нуждается в пересмотре, особенно правила зонирования. В новых законодательных изменениях будет преобладать упор на параллельную,    строчную, а не квартальную постановку жилых зданий. Подобная группировка обеспечивает строительному участку значительные преимущества и в последнее время использовалась очень широко. Параллельные ряды многоквартирных домов имеют то важное преимущество перед старыми кварталами, что все квартиры могут иметь   одинаково   благоприятную ориентацию на юг, что вентиляции домов не препятствуют поперечные блоки и что исчезает подавляющее большинство угловых квартир. Такие параллельные ряды  обеспечивают также систематическое подразделение шоссейных дорог, улиц и тротуаров с меньшей затратой  сил и средств, чем в случае квартального строительства. Они гарантируют лучшее освещение, тишину и одновременно снижают стоимость дорожного строительства и установок, не снижая эффективности использования земли. Общая структура размещения всех форм, таким образом, существенно функционализируется,   находя свое выражение в улучшенных условиях гигиены, экономики и движения городского транспорта. (* В сравнении с первыми, достаточно жесткими опытами реализации этой новой планировки городских жилых комплексов мы продвинулись сегодня к гораздо менее ортодоксальным, варьируемым композициям многоквартирных блоков.).

Эти преимущества могут значительно возрасти в дальнейшем, если новое законодательство наложит ограничения на рост плотности населения, а не на высоту зданий, то есть если оно будет контролировать количественные отношения жилой площади или объема здания к общей площади застройки. Сравнительные анализы, которые я сделал выше, показывают, что гигиенические и экономические условия становятся более благоприятными во многих отношениях, по мере того как растет число этажей, и что высотные многоквартирные блоки превосходят традиционные трех-, четырех– и пятиэтажные дома с недостаточными полосами зелени между ними и неприемлемыми расстояниями между фронтами окон. В своих сравнениях я предполагаю, что оба фасада параллельных многоквартирных блоков должны по меньшей мере два часа освещаться прямым солнечным светом 21 декабря, когда солнце находится на самой низкой точке стояния.

Согласно Хайлигенталю, это ведет к правилу большого пальца, гласящему, что расстояние между параллельными блоками должно быть в полтора раза больше высоты здания с ориентацией в северо-южном направлении, в два с половиной раза – в случае восточно-западной ориентации и в два раза – в случае диагональной ориентации. Это правило указывает, что с точки зрения использования земли наиболее выгодной является северо-южная ориентация. Более того, большинство планов жилища северной Европы наилучшим образом отвечают восточно-западной ориентации их двух фасадов.

На основе этих фактов я произвел сравнительное изучение параллельных блоков с северо-южной ориентацией, с высотой от двух до десяти этажей, поставленных на зеленой площадке, и вывел следующие правила, которые привожу в пользу моих предложений относительно необходимости внести исправления в регулировку соотносительной плотности населения.

1. Принимая данный угол наклона солнечного луча и расположение данного количества оснований (15 м2, или 161 кв. фут, на одно основание) в параллельные многоквартирные дома с разным количеством этажей, мы получим  размер требуемой строительной площадки, уменьшающейся соответственно увеличению числа этажей.

2. При допущении строительной площадки данного размера, данного числа оснований и меняющейся этажности угол наклона солнечного луча уменьшается с увеличением числа этажей, то есть условия освещения улучшаются по мере увеличения высоты.

Для данного использования строительной площадки и данного жилищного пространства или числа оснований расстояние между многоквартирными блоками десятиэтажной высоты увеличивается почти вдвое больше минимального расстояния, предусматриваемого правилом большого пальца, – и это без дополнительных экономических затрат. Это удивительное достижение. Таким образом, абсурдно, что сегодняшнее законодательство лимитирует высоту зданий, а не размер строительной площадки или объем строительства, которые лишают население очевидных экономических и гигиенических преимуществ. В десяти или двенадцатиэтажном блоке даже те, кто населяет первый этаж, смогут видеть небо. Вместо полос лужаек шириной всего лишь в 20 м (66 футов) окна выходят на озелененные и засаженные деревьями площади шириной в 100 м (328 футов), которые способствуют очищению воздуха и обеспечивают детям площадки для игр.

В данном случае природа проникает в город и предлагает горожанину новые прелести, а если к тому же и вся площадь крыш была бы превращена в сады, что делалось иногда, то горожанин сумел бы заново обрести и ту землю, которая исчезает на строительной площадке дома. Большой город должен утвердить себя сам, он нуждается в самостоятельном развитии, в типе жилья, приспособленного к городской жизни, обеспечивающего максимум воздуха, солнечного света и растительности при минимуме уличного движения и эксплуатационных средств. Высотные многоквартирные дома способны полностью удовлетворить эти потребности, и поэтому их продвижение входит в число наиболее актуальных задач жилищной политики.

Преимущества и недостатки высотных многоквартирных домов

Одно опасение все же остается: отсутствие непосредственной связи между зданиями и землей. Безопасность лифтов следует увеличить так, чтобы дети могли пользоваться ими без всякого страха, а это скорее экономическая, чем техническая проблема. Недоброжелательное отношение к высотным зданиям часто объясняют трудностями присмотра за детьми. Детские сады в их теперешнем состоянии все еще не являются решением этой ситуации. Тем не менее именно хорошо руководимые, гигиенически усовершенствованные детские сады (расположенные на зеленых участках между параллельными блоками) и ясли для самых маленьких (расположенные в садах на крышах) должны стать правильным решением этой задачи. Обычно сами дети противятся их групповой организации, но следует вспомнить, что школы и больницы тоже в свое время встречали разного рода сопротивление.

Как бы то ни было, социализация городской семьи неуклонно прогрессирует; и демократическая природа высотных многоквартирных зданий, так же как централизованное обслуживание, соответствует этой тенденции. Не следует переоценивать потребность человека в уединении, часто выступающую аргументом против идеи высотных многоквартирных домов. Она гораздо лучше удовлетворяется выполнением того требования, что каждый взрослый должен иметь свою собственную комнату, пусть даже небольшую, в которой он сможет уединиться. Очень многое предпринимается в интересах взаимного содружества между семьями, что, конечно, более осуществимо в высотных зданиях, чем в индивидуальных домах. И только высотное многоквартирное здание может снять с одинокого жителя бремя самых скучных и трудоемких обязанностей с помощью установок централизованного обслуживания; они важны также и с точки зрения национальной экономики, если нам не безразлично всестороннее сбережение времени и материалов. Разве это не важно, что перегруженной домашней хозяйке современной рабочей семьи не потребуется больше носить наверх уголь и постоянно присматривать за печкой для получения теплой и горячей воды? Разве не важно, что обслуживающий центр лучше обработает ее белье, чем она сама? Что приближается нашествие электрических холодильников, пылесосов, механических вентиляторов, централизованных кухонных установок и, наконец, даже общественных комнат отдыха, спортивных удобств и детских садов? Стоимость таких удобств может быть выгодно распределена в высотном доме между большим количеством семей; это расходы, цель которых заключается в преобразовании сэкономленного времени в самый ценный товар для всех: творческий отдых! Я полагаю, что идея высотных многоквартирных домов достаточно ясна и необходимость ее осуществления в условиях современных городов вполне обоснована, но привычки нельзя преодолеть одним разумом, ибо только лишь умственного приспособления к новым условиям еще недостаточно; только опыт может одолеть преобладающее умонастроение, и мы должны во всех странах добиваться строительства высотных многоквартирных блоков. Первые массивы высотных домов следует строить для молодых, более подходящих для этого семей, которые пожелают пойти на эксперимент и окажут помощь в развитии нового образа жизни и быта. Вся строительная индустрия неизбежно придет тогда к убеждению, что только многоквартирные дома могут обеспечить городское население максимумом жизненных удобств с точки зрения здоровья, транспорта и по цене, которая ему доступна. 

Подведу итоги.

Городской житель, выбирая тип своего жилища, должен стремиться достичь его максимальной ценности в пределах своих возможностей. Этот выбор зависит от его склонностей, занятий и дохода.

Квартира в доме с садом обеспечивает больше тишины, больше уединения, больше возможностей для отдыха, дополнительное место в собственном саду и сравнительную простоту воспитания детей; но она неэкономична как минимальное жилище, содержание ее более дорогое и трудоемкое, при этом неизбежны поездки на дальние расстояния и привязанность обитателей к месту жительства.

Проживание в многоквартирном доме сокращает транспортные расстояния, обеспечивает экономичное централизованное обслуживание в домашнем хозяйстве и на досуге; правда, возникают определенные трудности в присмотре за детьми на улице, но такая квартира экономична как минимальное жилище, и здесь воспитывается общественный дух. Малогабаритным домам присущи недостатки их тесного взаиморасположения, недостаточного освещения, узких зеленых полос и нехватки внешнего пространства. Высотный дом, напротив, более просторен, солнечен, обособлен, обеспечивает максимум зеленой площади, на которой, помимо всего прочего, удовлетворяется и потребность в игре и шуме. Он благоприятен также в связи с распределением между всеми стоимости централизованного обслуживания. Его преимущества являются решающими для здоровья жителей городов.

Итак, индивидуальные дома – это не панацея от всех зол, и их логическим следствием будет рассредоточение городов. Цель их заключается в деконцентрации городов, а не в их рассредоточении! Крайности города и деревни должны быть примирены на пути использования всех наших технических ресурсов и с помощью зеленых насаждений на всех возможных пространствах на земле и на крышах, чтобы природа стала принадлежностью повседневной жизни, а не только воскресной прогулки.

Конструкции индивидуальных домов и высотных многоквартирных блоков должны развиваться одновременно, каждая до границ ее подлинных возможностей. Там, где это возможно, дом должен принимать форму одно– или двухэтажной постройки, а именно в пригородных зонах с небольшой плотностью населения, в то время как высотные многоквартирные дома должны иметь наиболее выгодную высоту в десять или двенадцать этажей с централизованной сетью обслуживания; они должны строиться везде, где доказана их эффективность, особенно в районах с высокой плотностью населения.

Одноэтажные дома лишены преимуществ и частных особняков и высотных многоквартирных зданий, по сравнению с которыми они стоят ниже с точки зрения социальной, психологической, а в некоторых отношениях – даже экономической.

Их искоренение стало обязательным условием движения вперед. В конечном счете будущая соотносительная приемлемость двух остающихся типов жилищ будет зависеть от развивающихся социальных и политических тенденций.

12  Органическое планирование района

Отсутствие модели целого

С развитием машинного века единство и продуктивность старой общины, которая характеризовалась ремесленным трудом, быстро исчезли. Отсутствие новой подлинной интегральной общественной модели, которая удовлетворила бы изменившимся условиям жизни в машинную эпоху, является самым серьезным тормозом в содействии прогрессу демократии.

Организм, называемый «обществом», является нерасчленимым единством, которое не может функционировать, если из него изъяты или игнорируются   какие-либо из его частей; если же он функционирует ненормально, он разрушается.

Возрастающее социальное безразличие

Размеры сегодняшних обезличенных гигантских органов городской администрации превзошли всякий человеческий масштаб. Житель большого города не имеет никакого непосредственного контакта с выборными властями, подчиняясь анонимному далекому диктату. Возрастающее, как следствие этого, социальное безразличие ослабляет общественные связи. Распространяются безответственность и социальное одиночество. Искусство, наука и религия предстают сегодня разобщенными островами. Объединить заново то, что, к несчастью, в настоящее время расколото, призван новый синтез.

Наука, искусство и философия не в состоянии снабдить нас основаниями нового социального порядка. Пища, досуг и свобода доступны всем. Но нам еще предстоит отыскать эффективный метод сотрудничества и распределения обязанностей. Только в обстановке подлинно солидарной человеческой общности сегодняшний горожанин познает и освоит демократический принцип взаимоотдачи. Здоровые добрососедские связи являются, таким образом, естественными рассадниками развивающихся человеческих отношений и более достойного образа жизни. Они способствуют формированию чувства общественной солидарности, которая выражается в согласованных действиях на благо социального и гражданского прогресса.

Столь обширная программа не может быть осуществлена просто «улучшением жилищ». Жилищное строительство, представляющее собой лишь одну из многих функций общества, не может осуществляться автономно, без предварительного анализа возможностей охватить общественным укладом жизни новые районы поселения и обеспечить полноценный взаимообмен и все связи между жилищами, местами работ и зонами отдыха. В противном случае характерные черты и техницизм сегодняшнего города начнут все больше и больше захватывать наши сельские районы, принося туда зародыши всех современных цивилизаторских болезней: безответственность, разрушение общественного контакта, аморфность роста без связности и ясности формы. Любому развитию жилищного строительства должно предшествовать тщательное и всестороннее рассмотрение органического общественного плана как необходимой структуры ансамбля. Без этого даже новые сооружения могут быстро превратиться в унылую среду и стать тягостным бременем. Подлинное коммунальное планирование соответствующими местными органами должно стать непременным условием любой общественной поддержки строительству. Более того, сегодняшняя тенденция к децентрализации должна находиться под бдительным контролем, чтобы она не повела нас вспять к стихийному, бесплановому строительству.

Основная модель общественного устройства

Продуманная социальная реконструкция прежде всего нуждается в коренных мерах по стимулированию общественного интереса и ответственности со стороны всех членов общества путем активизации их участия в решении местных проблем. Чтобы достичь этой цели, необходимо гуманизировать административное устройство общества, то есть привести его к человеческому масштабу. Его основой должен служить обслуживающий себя добрососедский союз как ясный феномен, вполне пригодный к функционированию в качестве организма для стимулирования общественных связей. После периода проб и ошибок архитекторы и градостроители повсеместно пришли к согласию относительно следующей модели основного общественного устройства на ближайшее будущее.

Исходным самоограничивающимся коммунальным единством – основой как для городских, так и для сельских районов– должно быть «добрососедское объединение» с населением от пяти до восьми тысяч, то есть достаточно большим для того, чтобы обеспечить эффективную загрузку начальной школы.

Следующей по величине административной единицей должен быть округ или район в городе или участок в сельской местности, включающий каждый от пяти до десяти жилых районов, – допустим, от двадцати пяти до семидесяти пяти тысяч человек – со средней школой в центре такого района. Наконец, самым большим единством должен быть весь город или метрополия с высшими ступенями обучения и досуга.

Каждое самостоятельное добрососедское объединение должно иметь свое собственное, независимое местное руководство.

Такое расчлененное устройство управления обеспечит более непосредственное воздействие на стремления людей своей административной единицы и разовьет чувство общественного сознания.

Отношения между семьями, друзьями и сотрудничающими группами людей будут иметь здесь лучшие возможности проявлять себя в качестве творческого начала повседневного существования. Непосредственное участие в совместной жизни объединения станет естественной функцией каждого жителя и защитит его от одиночества и изоляции. Исключая небольшую часть одиночек-отшельников, человек – это стадное животное, чье развитие всегда ускоряется и улучшается жизнью в здоровом обществе. Взаимное влияние индивидов друг на друга так же существенно для физического, как и для душевного развития. Без дружественных контактов индивидуальность притупляется, прекращается и ее развитие.

Человеческая точка зрения

В соответствии с человеческим масштабом местной администрации физический масштаб такой органической социальной структуры тоже должен быть человеческим: он должен быть приспособлен к циклу дня, состоящему из двадцати четырех часов, так как люди, а не машины предопределяют этот основной масштаб. Ежедневное время для передвижений не должно превышать тридцать или сорок минут. Размер коммунального района – городского и сельского – должен ограничиваться расстояниями, доступными пешеходам, чтобы можно было обыкновенным шагом охватить все пространство местного жилого комплекса. Все пункты содружественной деятельности и развлечения в этом комплексе могут быть удалены на расстояние не большее, чем десять минут ходьбы. Это ограничит размер комплекса площадью с радиусом около полумили или меньше.

Чтобы основной район мог существовать самостоятельно, он должен предоставить своим жителям работу в разных деловых и промышленных секторах, так же как в местном управлении, в торговом центре, и возможности для воспитания, отдыха и богослужения. Ничто из этого не должно быть забыто, ибо сами по себе жилые дома—всего лишь простая концентрация людей – не создают еще органического общества. Но если каждая часть комплекса будет обеспечена общественными удобствами, соотнесенными с размером и месторасположением этих частей, жители получат прекрасные возможности развивать свои социальные контакты, перспектива которых первоначально и делает столь желанной городскую жизнь. Общественная инициатива людей и их изобретательность в организации их собственной жизни зародится тогда на этой локальной основе и постепенно распространится на широкие сферы.

Новый региональный язык

Гражданская заинтересованность и лояльность, вырастающие из хороших отношений в непосредственном добрососедстве, здоровый дух соревнования и гордости за достижения помогут заново развиться региональной выразительности,

утраченной за время минувшего промышленного переворота. С совершенствованием социальных черт добрососедского общения уменьшится детская и взрослая преступность; установлено, что социальные болезни являются скорее результатом недостаточного единства и эффективности общественных групп, чем биологических или психологических факторов или даже нищеты. Следовательно, продуманное и хорошо спланированное добрососедское объединение среды комплекса получает благоприятные возможности для восстановления своей собственной целостности, для ее охранения и укрепления. Хороший общественный план не в состоянии сам по себе сотворить подлинное добрососедство, но может обусловить для этого в окружающей среде богатые возможности.

Воздействие социальной почвы

Это утверждение базируется на научной основе. Два английских биолога, доктор Скотт Уильямсон и доктор Айнес Пирс, проделали уникальное исследование в Лондонском Пекгамском центре здравоохранения. Они изучили структуру общества в его мельчайшем подобии, которым, согласно их теории, является не сам человек, а семья. Они установили, что биологи нигде не могли изучать здоровье как таковое, поскольку направляли свое исследование на большее. В результате они создали платформу, на базе которой возможности богатой, разнообразной общественной жизни были предоставлены средним семьям, что дало биологам неискаженные факторы, способствующие нормальному развитию. В специально спроектированном общественном здании с бассейном, кафетерием, яслями, гимнастическим залом и спортивными комнатами сотни средних лондонских семей обрели освобождение от прежней социальной изоляции. Специалисты туда не допускались, и вся инициатива общественной жизнедеятельности исходила из коммунальных взаимосвязей самих семей. Им не навязывали никаких видов деятельности, но множество возможностей для этого предоставлял сам тип здания. Единственное требование к членам общины состояло в периодических санитарных осмотрах. Данные этого эксперимента свидетельствуют о том, что «здоровое растет и развивается не путем лечения болезней, не путем предотвращения болезней и, прежде всего, не какой бы то ни было формой избавления от физических или социальных несчастий, а путем культивирования социальной почвы».

Согласно этим исследованиям, здоровье, если ему дана возможность распространяться, является столь же «инфекционным», как и заболевание. И они находят, что общество образуется не простой концентрацией людей в интересах какой-то внешней цели, как, например, в проекте жилищного комплекса, связанного с большим индустриальным предприятием. Оно есть, скорее, результат естественной, функциональной организации в обществе. Развиваясь, оно определяет свою собственную анатомию и физиологию в соответствии с биологическими законами. Таким образом, община – это специфический «орган» всего общества, образованный из живущих и растущих клеток – из домов, которые его составляют.

Сердцем общинного организма, управляющим возможностями богатой и разнообразной жизни, является общественный добрососедский центр, от которого отходят социальные артерии, определяющие характер и прочность всей группы. Прежде всего такой центр нуждается в общественном зале и нескольких помещениях для комиссий, причем он будет лучше развиваться в единстве со школой. Здесь люди сами будут направлять свою каждодневную жизнь в контакте со всеми возрастными группами и оказывать влияние на администрацию, так же как и на культурные мероприятия. Как социальное ядро, гражданский центр направляет и вдохновляет соединенные усилия группы и в то же время дает возможность каждому индивиду путем активного соучастия в этой деятельности реализовать все потенции своего роста в рамках общины.

Предпочтение общественному центру

Так как эти мелкие общественные центры являются столь жизненно важным инструментом для человеческого развития группы, им следует отдавать предпочтение в любом плане реконструкции, в любом жилищном строительстве. Подобно электростанции промышленного предприятия, они генерируют ток для жизненных артерий группы. Совершенствование общины может быть повсеместно ускорено органической последовательностью процесса планирования, то есть путем создания двух существенных предпосылок: основанием новых содружественных объединений, сельских или городских, и определением их границ так, чтобы каждый район имел свое независимое местное управление; и затем – возведением в середине района небольшого общественного центра, по одному в каждом из таких объединений и предпочтительно в контакте со школьным зданием. Все это установит здоровую человечески масштабную структуру, наделенную прямым политическим значением.

Процесс и последовательность общественного планирования

Какая же последовательность процесса лучше всего поможет нам взломать тот порочный круг, который душит наши города? Поскольку они страдают от перенаселения, нуждаются в избавлении от «высокого кровяного давления», мы прежде всего должны извлечь оттуда тех людей, которые не могут найти в городе постоянную работу, и устроить их вместе с небольшой промышленностью в добрососедские комплексы, сооружаемые за городом. Я хочу подчеркнуть, что такая политика требует перемещения вредных отраслей производства, так же как и потребления, из болезненных участков города в новое, здоровое пространство. Эти «сидящие на мели» рабочие могут быть снова обретены производством с гораздо меньшей затратой средств на каждого, чем это потребуется старому городу для санитарного переустройства трущоб на дорогостоящей земле и во имя непроизводительного лечения. Такой перенос бездействующего труда оздоровит больное тело старого города, улучшит его циркуляцию и даст возможность открыть места отдыха для его омоложения.

Полученные таким образом открытые пространства в городе могут быть использованы для создания необходимых коммунальных сооружений и парковых пространств, а также для обязательной сети дорожных артерий, соединяющих добрососедские округа друг с другом и с общественными центрами.

Освобожденные от мертвого груза, заново открытые пространства умирающих городов могут быть возвращены к их действительной функции интегральных частей органической социальной структуры целого района. Такое развитие, разумеется, потребует времени.

Планирование добрососедских комплексов на открытых пространствах пригорода – это главное мероприятие процесса реконструкции – наделит нас достаточным опытом, чтобы совершить затем более трудный следующий шаг: развить новые общественные структуры в рамках старых городов.

Предложения по процессу практической реконструкции

1. Реконструкции путем строительства изолированных блоков и частных жилищ недостаточно. С тех пор как мы признали внутреннюю взаимосвязь города в целом и его районов, необходимостью стала реконструкция широкими «квадратными милями».

2. Прежние предложения, подобно «идеальному городу» и другим картинным схемам, оказались недействительными. Прежде всего необходимы соответствующие акции для выработки правовых, финансовых и административных средств, которые позволили бы планировщикам продумать и создать эффективные руководящие планы.

3. Места приложения труда и их взаимосвязь с местом повседневной жизни должны составлять опорную точку всей реконструктивной деятельности.

4. Существующие города прежде всего должны быть спасены от тесноты и перенаселения путем изъятия оттуда всех, кто не может найти постоянной работы. Осев вокруг малой индустрии в новых районах, эти люди восстановят свои продуктивные возможности и покупательную способность.

5. Новые районы должны располагаться вдоль первоклассных магистралей и соединяться со старым городским центром быстрыми железнодорожными ветками.

6. Размер районов должен быть ограничен пешеходным радиусом, чтобы сохранить их человеческий масштаб.

7. Район должен быть окружен собственной сельскохозяйственной зоной.

8. Спекуляция землей, как правило, наносит ей вред. Поэтому земля должна принадлежать общине. Жилища могут арендоваться, но дом в целом должен быть собственностью общины.

9. Административный статус района должен принять форму самообслуживающегося объединения с независимым местным управлением. Это укрепит общественный дух.

10. Добрососедские районы – от пяти до десяти или больше – могут быть объединены в округ с административным управлением, не затрагивающим активность самих районов. Его размер и административный статус должны служить моделью также и для большинства коммунальных районов в старых городах, которые будут реконструироваться.

11. Существуют предложения, обусловливающие постоянные габариты района. Следовательно, в этих рамках изменения должны достигаться за счет эластичных возможностей самих строений комплекса.

12. Параллельно возрождению в новых районах активной рабочей силы необходим еще один процесс: приобретение земли общиной старого города. Ибо пока не будет завершен процесс создания общего фонда земли, не может быть и следующего шага – перераспределения земли для окончательной реконструкции города.

Фундаментальная структура, намеченная выше, составит надежную основу для построения модели города, соответствующей машинной цивилизации XX века как с социальной, так и с экономической и культурной точек зрения.

13  Проблемы «ядра» (общественный центр)

Я глубоко убежден в том, что создание общественных центров представляет собой даже еще более настоятельную необходимость, чем само по себе жилищное строительство, ибо эти центры являют собой ту животворную культурную основу, на которой становится возможной борьба за всестороннее развитие индивида в рамках общины. Разные страны находили разные ответы на то, что действительно образует общественный центр, «ядро», соответствующее разнящимся наследственным обычаям и традициям, ступеням технического развития этих стран и тому природному окружению, в котором они находятся. К примеру, латинские страны на заре своего исторического развития уже имели ясные публичные площади, на которых концентрировалась и находила свое выражение жизнь общины, в то время как англосаксонская цивилизация использовала такие общественные центры сравнительно мало, отдавая вместо этого предпочтение частным домам как месту большинства социальных связей.

Разумеется, частично это объясняется разницей климатических условий, но далеко не полностью. Следует тщательно исследовать местные предпочтения и их неуловимые особенности, прежде чем приходить к новым решениям, и во многих случаях необходимо прежде всего пробудить потребность в общественных центрах, которые исчезли с исторической сцены настолько давно, что люди даже утратили память об их великой пользе для индивидуальной и общественной жизни.

В прежние, более устроенные периоды истории такие общественные центры либо естественно возникали по требованию народа, либо создавались по указу монарха, но они никогда не игнорировались, как это часто случается в настоящем, особенно в тех странах, которые находятся на высшей ступени промышленного и технического развития. Снабдив квартиры всеми мыслимыми удобствами, мы проглядели достоинства общественных мест собрания; мы отдали наши улицы и площади почти целиком автомобилям, а пешеход, вынужденный отступить на узкий тротуар, потерял свое право на хождение. Столь важный добрососедский контакт, который был основой единства старых городов и поселков, сейчас разрушен взрывчатой силой всевозможного транспорта. Он слишком важен, и мы должны возродить в нашем обществе публичные центры, где люди, избавленные от транспорта, могли бы ощутить взаимную близость в нейтральной атмосфере, над которой не доминирует влияние частного дома и где найдет свое социальное выражение дух общины. Наиболее знаменитым примером такого прекрасного центра, который веками служил своей общине вместилищем всей ее публичной жизни, является площадь св. Марка в Венеции. Величие бога выражалось ее собором, могущество дожей – ее дворцом; башня была символом, который моряки созерцали с моря; но прежде всего это было огромное разукрашенное помещение для народа, публичная сцена города, на которой проходили фестивали, парады и религиозные церемонии. Когда мы смотрим на современную публичную площадь перед зданием Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке, мы понимаем, что она едва ли используется как общественный центр; скорее, это просто монументальный подход к дверям. Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке представляет собой небольшой общественный центр, который делает возможным известное общение между людьми, но его ценность снижается из-за шума городского транспорта за стенами. В современном городе пешеходные площади представляются еще более необходимыми, чем когда-либо, ибо именно здесь, в повседневном контакте и общении между людьми, прорастает своими корнями демократия. 

Благодаря чему нас привлекает один общественный центр города и не привлекает другой? В основе этого вопроса лежит сложная проблема масштаба. Ее полноценное решение во многом зависит от того, достигнуто ли гармоничное соотношение между высотой окружающих зданий и размерами площади. Нормальный размер площади едва ли должен соответствовать собранию людей в часы пик. Если она будет слишком большой, она будет выглядеть пустынной и никогда не создаст атмосферу подлинной жизни, столь необходимой здесь для успеха. Гигантские, нерасчлененные и открытые пространства скорее подавляют людей, чем стимулируют их активность.

Я обнаружил, что если между открытыми пространствами и окружающими их массами зданий достигнута гармония, то такая уравновешенная композиция может даже нейтрализовать диссонанс деталей. Общественные центры старых городов являют нам картину того, как очень разные здания, разделенные веками и самых разных стилей, живут бок о бок в полной гармонии как части органического целого. Эта гармония, однако, не является результатом процесса «уподобления»; форма нового здания, добавлявшегося к старым, рассматривалась как слагаемое большого целого, в которое она должна была гармонично включиться, но использовались при этом современные средства выразительности, а не заимствованные стилевые мотивы прошлых эпох. 

Одна из проблем, которая неизбежно возникает в связи с планировкой общественных центров, состоит в том, должны ли его сооружения носить «монументальный» характер. Противоречия в определении «монументализма» и вопрос о том, являются ли монументы «вечной» потребностью человечества, несомненно вызваны остродраматической переоценкой всех наших прошлых ценностей, с которой столкнулось наше поколение. Если отбросить псевдомонументализм подражательной эклектики, который медленно застывает как маховое колесо, энергия которого иссякла, принятое значение понятия  «монумент» подразумевает памятник огромных размеров, символизирующий нечто достойное напоминания – религиозную веру, важное событие, великую личность, социальное свершение. Но я хотел бы обратить внимание не на размеры, а на духовный смысл памятника, на его художественную концепцию и его величие, на то непостижимое, что будоражит человеческое воображение. Сама по себе идея возрождения монументальной выразительности посредством статичных по форме символов, как в прошлом, должна быть чужда творческому сознанию нашего века. Памятники минувших эпох были символом статической концепции мира, вытесненной сегодня новой концепцией подвижно соотносимых ценностей. Я полагаю поэтому, что аналог монументальной выразительности будет развиваться в соответствии с новой физической моделью высших норм цивилизаторской жизни, моделью, характеризующейся способностью адаптации к постоянному росту и изменению. Приведу конкретный пример: Development Tennessy Welly в США, представляющее собой новую коллективную попытку органического улучшения всей структуры общины и ее администрации, делает, я полагаю, много больше для монументального выражения нашего времени и породит большее общественное самоуважение и патриотизм, чем давящие размеры Эмпайр Стэйтс Билдинга, просто количественного символа целесообразности.

Высшие духовные запросы растущей культуры, простирающиеся за пределы утилитарных аспектов и достойные того, чтобы быть зрительно запечатленными архитектором или художником, развиваются медленно, почти подсознательно. Когда доминирующая философия «время – деньги» уступит место цивилизации высокого гуманизма – тогда будет своевременной и новая «монументальность». Но она не вернется «застывшей музыкой» статических символов; она станет неотъемлемым качеством нашей целостной, человечески воссозданной жизненной среды.

14  Индустрия жилища*

* Хотя эта статья написана тридцать лет назад, я включил ее в сборник, так как все еще считаю существенной и достоверной после продолжительных практических экспериментов в большом строительстве.)

Человек несомненно наделен способностью строить для себя удобные и прочные жилища, но внутренняя инерция и сентиментальная привязанность к традиции преграждают путь прогрессу. Суровость мировых событий вынуждает и правительства и отдельных людей преодолевать силу инерции. Приспосабливаясь к измененным условиям мира, наконец-то предпринимают попытки реализовать старый идеал строительства типовых жилищ, более дешевых, эффективных и в больших масштабах, чем прежде, чтобы обеспечить каждую семью основой для здоровой жизни. В общем, удовлетворительные решения этой задачи, действительно соответствующие современным условиям, еще не найдены, поскольку проблема формообразования жилища не рассматривалась в единстве с входящими в нее социологическими, экономическими, техническими и формотворческими проблемами. С самого начала она должна решаться на широкой основе, с систематическим учетом этих факторов. Все предыдущие попытки заканчивались в тупике противоречивых побочных разногласий, то по вопросам эрзац-материалов и экономичности конструкций, то по земельным или эстетическим поводам. Однако как только ясно осознан и точно определен весь круг предварительных требований, которые влияют на проблему проектирования жилища, тактическая проблема их реализации сводится просто к проблеме методов и размаха исполнения.

Этот универсальный идеал того, «как мы хотим жить?» – как общий естественный результат размышлений о духовных и материальных возможностях нашего века – пока еще не определен сколько-нибудь ясно. Хаотическое отсутствие единства в жилищном строительстве есть следствие несостоятельности преобладающих концепций, касающихся вопроса о надлежащем жилище для современного человека. Разве, например, требование полного отличия одного индивидуального жилища от другого отражает наш реальный образ жизни? Не является ли оно признаком интеллектуального бессилия и ложного стремления оформить свое жилище в стиле рококо или Ренессанса, в то время как во всех частях мира все современные люди одеваются в одинаковые одежды? Достижения в технологии за время трех последних поколений превосходят достижения многих тысячелетий до нас. Чем лучше мы организуем условия физического труда, тем больше будет эмансипирован человеческий дух. Может быть, передвижные жилища, которые дадут нам возможность иметь с собой все удобства комфортабельной жизни, даже когда мы движемся,– не являются больше утопией. Обеспечение людей жильем – это проблема массового заказа. Кто мечтает об обуви, изготовленной по индивидуальному заказу? Вместо этого мы покупаем массовую продукцию, которая удовлетворяет запросы большинства людей благодаря продуманным методам производства. Абсолютно так же каждый человек в будущем сможет выбрать себе из имеющихся жилищ одно, отвечающее его требованиям. Современная техника, может быть, и созрела для подобного развития, но строительная промышленность все еще использует старые ремесленные методы, в которых машина играет вспомогательную роль. Радикальное переустройство всей строительной промышленности по линии индустриализации является поэтому насущной необходимостью для современного решения этой важной проблемы. Ее следует решать одновременно с трех точек зрения: экономики, технологии и формы, ибо все они взаимозависимы. Удовлетворительные результаты могут быть достигнуты при условии одновременного прогресса во всех трех областях по причине многоплановости затрагиваемых тут сложных проблем. Они выходят за пределы компетенции одной личности и могут быть решены только объединенными усилиями в сотрудничестве с множеством специалистов.

Снижение себестоимости жилищного строительства существенно важно для национального бюджета. Путем введения более строгой организационной структуры снизить себестоимость строительства по общепринятым ремесленным методам удалось с очень незначительным результатом. Корни проблемы атакованы не были. Новая цель, с другой стороны, будет заключаться в изготовлении методом массового производства готовых жилищ, которые не будут теперь возводиться на строительной площадке, но будут изготовляться на специальных предприятиях в форме составных частей или комплектов, подлежащих сборке. Преимущества такого метода производства в огромной степени заключаются в том, что станет возможным собирать эти заготовленные на заводах элементы домов непосредственно на стройплощадке так, как монтируют машины. Этот сухой метод сборки, который детально будет рассмотрен ниже, устранит не только хлопотное искривление и деформацию строительных частей из-за влажности, но также и потерю времени, затрачиваемого на сушку домов, строящихся обычным методом при помощи известкового раствора, кирпичной кладки и штукатурки. Он тотчас же делает нас независимыми от погоды и времени года.

Индустриальный процесс строительства такого типа выполним только на широкой финансовой базе. Никакой индивидуальный предприниматель, будь то инженер или архитектор, никогда не сможет осуществить такой метод строительства только собственными силами. Например, большие предприятия, вовлекая в дело различные отрасли, принадлежащие индивидуальным владельцам, оказываются экономически дееспособными во всех сферах бизнеса как такового. Необходимо будет поэтому прежде всего мобилизовать большое количество заинтересованных людей, раньше чем будут созданы потребительские организации и производственные предприятия, финансовая мощь которых сможет гарантировать реализацию такого громадного замысла. Экономические выгоды этого индустриального метода строительства будут огромны. Опытные специалисты подсчитали, что можно ожидать прибыли, равной 50% или даже больше. Это означает, что каждый занятый в производстве человек сможет обеспечить свою семью хорошим, здоровым жилищем совершенно так же, как он сегодня может приобретать товары ежедневного потребления по более  низкой цене, чем предшествовавшие поколения, благодаря развитию мировой индустрии. Стоимость таких промышленных товаров может снижаться шаг за шагом благодаря использованию пара и электроэнергии, все более заменяющих ручной труд; себестоимость строительной промышленности будет равно зависеть от использования той же энергии. Другое важное средство снижения себестоимости  основывается на новой предусмотрительной финансовой политике, которая будет сознательно избегать чрезмерных капиталовложений в строительство по вине непродуктивной деятельности посредников, весьма не обязательных в ведении дела.

Прежде чем будут сделаны решающие организационные шаги к решению проблемы массового промышленного производства,  следует совершенно определенно уяснить себе наши жилищные претензии, установить вполне достоверно и точно, «как мы хотим жить?». В результате многие привычки окажутся лишними и устарелыми; например, нельзя считать потерей уменьшение размера комнат за счет увеличения жилищных удобств.  Большинство жителей одной определенной страны предъявляют одни и те же жилищные и бытовые требования; поэтому трудно понять, почему жилища, которые мы строим, не должны демонстрировать такую же унификацию, как,  скажем, наша  одежда, обувь или автомобили. Страх перед нежелательным подавлением справедливых индивидуальных запросов не должен быть здесь большим, чем в вопросе моды. 

Нет никакого оправдания тому, что каждый дом в пригороде должен обладать особым планом, непохожим обликом в том или ином стиле и особыми строительными материалами; подобное отношение характерно лишь для расточительного  и  дурного  вкуса  буржуа-выскочки.  Старый сельский дом, как и городской дом, XVIII века, например, во всей Европе демонстрирует нам сходство и поэтажных планов и формы дома в целом. Но следует избегать опасности слишком строгой стандартизации, такой, как, например, в английском загородном доме, ибо подавление индивидуальности всегда неразумно близоруко.

Жилища следует проектировать таким образом, чтобы оправданные индивидуальные требования, обусловленные составом семьи или родом занятий главы семьи, могли удовлетворяться легко и безболезненно. Таким образом, организация с самого начала должна стремиться к стандартизации и массовому производству не целых домов, а только их составных частей, которые можно затем собирать в здания различных типов – тем же путем, как в современном проектировании машин определенные части, принятые международным стандартом, могут взаимозаменятъся и использоваться в разных машинах. Производственная политика обеспечит доставку на место всех индивидуальных частей, необходимых для конструирования домов различных типов и размеров, которые будут направляться на стройплощадку с различных специализированных заводов. В то же самое время процесс организации сборных планов домов различного расположения и внешнего оформления будет открыт для всей публики. Если все стандартизованные заводские части дома будут выполнены достаточно точно, возведение дома на площадке на основе заранее продуманного плана будет осуществлено быстро, с минимальной затратой сил, частично неквалифицированными рабочими и при любых условиях погоды и времени года. Кроме всего прочего этот метод раз и навсегда устраняет все ставящие в тупик сюрпризы и непредвиденные трудности, которые неизбежно связаны с консервативным методом строительства: несоответствие строительных элементов из-за неточных измерений стен или влияния влажности, непредвиденная мелкая работа из-за строительных повреждений, потеря времени и денег из-за сушильных операций, так же как последствия обычной поспешности в проектировании домов, изготовляемых на заказ. Вместо этого мы обретем благо точного соответствия изготовленных машиной различных элементов здания одновременно с точно фиксированной ценой и сжатым, заранее установленным и гарантированным сроком сборки дома.

Осуществление этой экономической и организационной схемы есть прежде всего инженерная проблема. С точки зрения инженера эта задача также представляет собой радикальную перемену в сравнении с общепринятыми методами в том, что касается строительных материалов, так же как и структурности формообразования. Большинство конструкций осуществляется сегодня из старых естественных строительных материалов: камня, кирпича и дерева. Сооружение большинства домов старого типа требует места для строительной площадки. Перевозка на строительную площадку необходимых для этого инструментов и материалов тормозит уличный транспорт. Эти, если так можно выразиться, передвижные фабрики неминуемо примитивны в сравнении со стационарными предприятиями. Возведение коробки здания   традиционными   методами   делает  совершенно   невозможным предсказание времени, требуемого этому незаконченному участку для просыхания и для выполнения его интерьера,  ибо  это зависит от условий погоды.  Попытки усовершенствовать  эти традиционные  строительные  методы, например, путем увеличения строительных объемов или введения более высоко стандартизированной и эффективной организации труда на площадке не привели ни к значительному упрощению дела, ни к снижению себестоимости строительства. Чтобы пожать плоды преимущества нового метода сборных конструкций, промышленность должна использовать другие строительные материалы, нежели те, которые использовала   раньше, материалы, поддающиеся машинной обработке, вместо не поддающихся этому естественных материалов.

В связи с этим цель будет состоять не в создании заменителей, но в преобразовании естественного сырья, чтобы они обрели абсолютно надежное соответствие в степени обрабатываемости (листовая сталь, цементные сплавы, синтетическое дерево). Решение проблемы стандартизации станет возможным лишь при условии заводского изготовления всех структурных частей, необходимых в конструкции дома, включая стены, потолки и крышу.

В этих целях необходимо коренным образом изменить структурное формообразование домов. Либо нужно производить материалы, обладающие теми же структурными и изоляционными качествами, что и традиционные стены из кирпичной кладки, но при этом меньшим объемом и весом, чтобы была возможна сборка больших, высотой в целый этаж, плит, либо все конструкции должны состоять из структурного каркаса, с одной стороны, и панелей заполнения для стен, крыш и потолка – с другой. Каркас этого типа может состоять из стальных балок и колонн или из железобетонных балок и опор, соотнесенных с различными структурными системами, подобно деревянным каркасным конструкциям. Панели для стен, потолков и крыши будут состоять из стандартизованных плит, изготовленных заводским способом из устойчивого материала, постоянного по своим размерам и, помимо того, пористого, изоляционного, прочного и легкого. Строительные плиты этого свойства уже начинают появляться на рынке в форме условных панелей из пенистого бетона или гипса.

Однако проблемы, связанные с промышленным производством удовлетворительных панелей для стен, потолков и крыши, так же как и легкого каркаса для домов, все еще нуждаются в экономическом решении. Стандартизация и массовое производство дверей, окон, лестниц, отделки, арматуры и интерьера достигли более высокой стадии развития, хотя ручной труд все еще преобладает здесь над машинным производством. Инженер, занятый проектированием железнодорожных вагонов, кораблей, автомобилей и самолетов, превзошел на сегодня инженера-строителя в развитии своих методов конструирования и производства материалов, так как он уже освоил использование обрабатываемых машиной однородных строительных материалов (железа, алюминия, стекла) и применение структурных частей, сделанных из этих материалов машиной. Его опыт поэтому неоценимо важен в области массового строительного производства.

Новый строительный метод должен получить одобрение также и с художественной точки зрения. Ошибочно предполагать, что архитектура ухудшится из-за индустриализации конструкций жилого дома. Напротив, стандартизация элементов здания окажет благотворное влияние на создание единого характера новых жилищ и предприятий. Нет причин опасаться однообразия английского пригорода при условии выполнения центрального требования: стандартизации подлежат исключительно лишь элементы сооружений, для того чтобы внешний облик зданий, собранных из таких элементов, был разнообразным. Форма этих элементов должна определяться только их назначением и функцией. Их «красота» должна основываться на доброкачественности хорошо обработанных материалов и на ясной, простой форме, а не на придуманных украшениях и контурах, чуждых их структурным и вещественным свойствам. Успех организации этого многосоставного «строительного набора» в актуальную структуру полноценно сгармонизованного пространства зависит от творческого таланта архитектора-проектировщика. Стандартизация частей, разумеется, не ограничивает многообразия индивидуального выбора, столь желанного для нас, зато повторение отдельных частей и идентичных материалов будет оказывать на нас ритмичное и успокаивающее воздействие. Аналогичную свободу выражения своего характера сохранит и каждая личность и нация, совершенно так же как в случае с одеждой, и тем не менее все это будет отмечено печатью нашей эпохи.

Такое громадное предприятие, как индустриализация конструктивной формы зданий, может быть претворено в жизнь только с помощью широчайшей общественной поддержки. Эта проблема настолько важна для национальной экономики, что и специалисты и неспециалисты в равной мере должны настойчиво требовать от правительства подготовки ее решения на общественном уровне. Государства и различные объединения – эти главные строители – прибегают ко всевозможным экономическим и культурным средствам в интересах снижения себестоимости жилищного строительства. Уже испробованное поощрение использованию эрзац-материалов и ускоренных методов строительства не достигло своей цели. Необходимы поддерживаемые общественностью экспериментальные  строительные площадки! Любой предмет, предназначенный для массового производства, должен систематически подвергаться многочисленным предварительным испытаниям, в которых на равных основаниях участвуют делец, инженер и художник, прежде чем   модель  стандартизируется  для  производства; точно так же производство стандартизованных строительных компонентов  может  быть  осуществлено при условии широкого сотрудничества промышленников, экономистов и художников. Лишь организованное таким образом содружество, а не придумывание эрзац-методов будет представлять лицо подлинного планирования и экономического предвидения.

Совершенно очевидно, что создание первых образцов зданий потребует значительных капиталовложений, так же как этого требует изготовление промышленных лабораторных моделей для массового производства товаров широкого потребления. Финансирование этих экспериментов является задачей заинтересованных организаций, которые в конце концов извлекут из этого свою выгоду за счет сэкономленных впоследствии средств. Это те организации, которые непосредственно заинтересованы в создании экспериментальных институтов, где в соответствии с заданными принципами будут систематически обобщаться все важнейшие достижения и проверяться с точки зрения целесообразности нового метода строительства. Разумеется, такие коренные изменения в строительной индустрии будут происходить постепенно. Но, несмотря на все доводы против этого метода, он неизбежно победит. Колоссальная трата материалов, времени и труда, происходящая по причине того, что широкое жилищное строительство до сих пор осуществляется вручную, по бесчисленным, не соотнесенным друг с другом индивидуальным проектам, вместо того чтобы осуществляться на уровне массового производства по стандартным, хотя и варьируемым планам, не может больше оправдываться ни на каких основаниях.

15  Выход из жилищной путаницы

Идея устранения напрасных потерь путем рационализации проникла в современную жизнь обществ и индивидов. Но нельзя смешивать рационализацию с возможностью извлекать прибыль, ибо речь идет о социальных требованиях народа и экономических проблемах нации.

Рационализация строительства должна подразумевать собирание, концентрацию и объединение всех разрозненных усилий в различных сферах строительной деятельности, чтобы выработать общий план, удовлетворяющий задачам этого поприща.

Творческий поиск совершенства и законченности может стать эффективным только при систематической организации наличного материала и аргументов разума, приложенных к процессу строительства в их обоюдном взаимодействии. Наибольшим препятствием на пути прогресса современного строительства является отсутствие единства. 

Жилищное строительство, эта самая насущная и сложная строительная проблема, яснее ясного иллюстрирует это утверждение: сегодня главной задачей строительной профессии – социально и технически – является выработка средств и способов адекватного обеспечения общества достойными, скромными и современными жилищами. Эти здания, которые должны отвечать материальным и физическим требованиям жизни, должны создаваться с минимальной затратой времени и материала и по цене, которая доступна среднему человеку. Существует ли такой тип жилищ на рынке? Нет. Хотя средний человек покупает пищу, одежду и другие товары ежедневного потребления по вполне доступной цене, соответствующей его доходу, единственный тип жилища, который он может приобрести,– это обветшавшее здание, построенное первоначально для более обеспеченных людей и теперь оказавшееся для них непригодным. Арендная плата даже за субсидируемые правительством жилищные сооружения слишком высока, чтобы ее могло покрыть низкооплачиваемое население.

Что-то глубоко ошибочно во всей системе строительной торговли, если цена даже этих жилищ, только наполовину оплачиваемая квартиросъемщиками,  остается недоступной для беднейших. Здесь становится ясным, почему рынок не заинтересован в строительстве жилищ для среднего населения, несмотря на широкий спрос. Цены и арендная плата, приносящие строителям и владельцам домов большую прибыль, слишком непропорциональны ценам всех других предметов ежедневного пользования, которые вполне соответствуют среднему доходу. В чем же причина этого омертвляющего процесса? Что следует изменить в структуре экономики, чтобы уравновесить рыночную цену необходимых жилищ? В 1928 г. я обнаружил в США весьма показательную диаграмму, грубо сравнивавшую развитие цен на здания и на автомобили между 1913 и 1926 гг. Она демонстрирует яркий факт: за один и тот же период времени средняя стоимость здания была увеличена вдвое, в то время как цена на автомобиль Форда вдвое уменьшена. Огромная доля ручного труда, используемого в строительстве, увеличила эту стоимость соответственно увеличению себестоимости труда. С другой стороны, освоение методов массового производства значительно снизило стоимость автомобилей. Приличное жилище стало недоступным для класса с низким доходом, а тем временем автомобиль стал собственностью каждого человека. Диаграмма эта, доведенная до сегодняшнего дня, показывает, что стоимость среднего автомобиля непрерывно уменьшается, в то время как стоимость среднего жилища понизилась с 1926 г. весьма незначительно. Она свидетельствует о том, что наши строительные методы, так отставшие от времени, все еще неспособны решить указанную проблему.

Так как строительство является наиболее обширной и сложной сферой человеческого производства, оно не поспевает за развитием машины – и это последняя сфера, которую ему предстоит покорить. Более того, не существует организации, контролирующей жилищную торговлю, как это имеет место в других отраслях промышленности; она все еще крепко связана с ручной работой и частным предпринимательством, которое, будучи вынужденным соревноваться с промышленными методами строительства, утратило  свою  былую добротность и эффективность. Хотя все больше и больше частей здания стало производиться машиной, прогресс тормозится из-за недостаточно всестороннего подхода к делу, обязательного для решения этой проблемы, ибо она не только и не просто производственная. Конечно, методы массового производства должны непременно повлиять на тенденцию строительства; но необходимы глубокие изменения в структуре экономики, прежде чем рынок будет готов к реализации стандартизованного строительства в широком масштабе. Первоначальный энтузиазм строительной    стандартизации остыл, после того как множество неудач наглядно доказало, что ни отдельный человек, ни отдельная фирма сами по себе не в состоянии решить эту гигантскую задачу так, как решил ее Форд в отношении автомобилей. Решение проблемы кажется самоочевидным; и все же она так глубоко связана с нашей экономической структурой, что общество в целом может охватить ее, только атакуя со всех сторон одновременно. Прежде всего это проблема интеграции. Будет сэкономлена  масса времени, если всеохватывающий план действий будет создан лучшими экспертами, сотрудничающими во многих областях строительной деятельности. Ведущий ключевой план наделен авторитетным значением, которое направит все будущие усилия в жилищном строительстве. Необходимо привести к единству все блестящие индивидуальные усилия, пропадающие сейчас и утрачивающие свою мощь из-за своей изолированности. 

Естественно, что в борьбе за существование частное предпринимательство наверняка будет делать особый    акцент    на субъективных интересах. Общественный институт сможет, однако, более объективно разобраться в разного рода идеях и изобретениях и в их приемлемости для всеобщего блага. Только  рациональный  подход к делу, не  подверженный политическому или частному вмешательству, способен обосновать подлинно жизненный стандарт.

Следует создать Институт интеграции строительства, в котором федеральные, государственные и муниципальные власти объединились бы с архитекторами, инженерами, подрядчиками, промышленниками, банкирами, профсоюзными деятелями и агентами по продаже, чтобы принять окончательное решение насущной проблемы массового жилища. Должны сотрудничать все существующие институты общественных и частных исследований строительной практики, обмениваясь опытом и результатами и одновременно приобретая лучшее знание трудностей пограничных проблем. Ключевой план, который должен быть утвержден таким институтом, должен стремиться охватить все возможное в интересах повышения социального уровня, снижения стоимости домов и обеспечения их мобильности в соответствии с изменением основных мест трудовой занятости. Основные соображения включали бы:

регулирование регионального планирования междуштатным законодательством, например зональными декретами; предоставление для строительства земли в аренду на конкретные сроки;

подготовку рынка капиталовложений для стандартизированного строительства и реализации идеи коммунального обслуживания (более низкие цены и быстрая амортизация); совершенствование строительных правил путем приспособления их к новой строительной технике;

разработку эффективных стандартных размеров составных частей жилищ; эти части должны быть взаимозаменяемы применительно к различным типам домов; разработку актуальных элементов полного заводского изготовления, включая сюда такие утилитарные комплексы, как кухня, ванная, отопительные и вентиляционные установки; упрощение строительных организаций в конторах и на стройплощадках.

Много блестящих попыток было предпринято в этих разных сферах, но они слишком оторваны друг от друга, вместо того чтобы быть частями слаженного организма, который нам так остро необходим. Институт интеграции строительства должен восполнить этот пробел, но, так как потребуется масса организационной работы, идею рационализации следует всячески охранить от бумажной волокиты, которая сведет на нет ее единственную цель, а именно обеспечение творческого прогресса.

Стоимость такого института, если он будет основан правительством, будет смехотворной, если сравнить ее со сбережениями от экономии на стоимости строительства по всей стране средствами концентрации и объединения. Эффективность денежных затрат на строительство может быть удвоена, приведя ключевую проблему общественного благосостояния к ее окончательному решению и к одновременному росту частной инициативы и занятости.

IV  Круг тотальной архитектуры

16  Круг тотальной архитектуры

Век науки

Я попытался уяснить для себя самого, в чем смысл тех изменений, которые совершились в физическом и духовном мире за время моего жизненного пути. Когда я был ребенком, моя семья жила в городской квартире с открытыми газовыми форсунками, индивидуальным печным отоплением в каждой комнате, включая ванную, где теплая вода для ванной грелась каждую субботу, на что уходило два часа. Не было трамваев, не было автомобилей, не было самолетов. Не существовали радио, кино, патефон, рентген, телефон. Духовная атмосфера, преобладавшая в 80-х и 90-х гг., имела более или менее статичный характер. Она сгущалась вокруг обманчиво несокрушимых представлений о вечных истинах. Как быстро исчезло это представление, переходя в мир непрерывных превращений, взаимообратимых явлений. Время и пространство стали коэффициентами одной и той же космической силы.

Совокупность всех этих колоссальных изменений, происшедших за последние полстолетия промышленного развития, привела к более радикальному преобразованию человеческой жизни, чем все столетия, начиная с христианства, вместе взятые.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что мы ощущаем напряжение этой сверхчеловеческой скорости развития, которая, кажется, выпадает из ритма природной инерции человеческого сердца и нашей ограниченной способности к адаптации.

Каждый мыслящий современник ломает теперь голову, пытаясь определить ультимативный смысл нашего ошеломляющего научного прогресса. Всей нашей новой техникой и новыми изобретениями мы трезвоним о быстрых средствах передвижения. Но как мы используем сэкономленное время? Размышляем над нашим существованием? Нет. Вместо этого мы бросаемся в еще более лихорадочный поток действий, подчиняясь тому фальшивому лозунгу, что время – это деньги. Мы, бесспорно, нуждаемся в уяснении того, в чем действительно состоят наши духовные и интеллектуальные цели.

Не так давно я прочитал статью Льва Толстого, в которой он упрекает науку за ее стремление познать «все сущее». Он полагает, что человечество не в состоянии интересоваться «всем» и что мы только разорвем себя на куски, пытаясь двигаться одновременно в сотнях разных направлений, если только не поймем, чего мы хотим больше всего, и не сделаем это смыслом нашего наивысшего напряжения. Конечно, он думал о религии, дающей тот конечный смысл, который без тени сомнения обусловливает главное,– и все остальное почти автоматически встает на свои места. Хорошо, пусть не религия, но что тогда? Со времени Толстого наука прошла длинный путь, и существуют люди, которые всерьез считают, что она может быть последним судьей всему и выносить приговор о добре и зле. Но даже если мы придем к этой вере, нам все же придется решить, какой научной концепции мы хотим предоставить наибольшую свободу проявления, ибо, обретая равные права, идеи могут легко уничтожить друг друга, и тогда мы окажемся в проигрыше.

Стратегическая цель

Мне бы хотелось поэтому сделать попытку изложения возможной стратегической цели планирования для моей профессии – архитектуры – в рамках культурного и политического контакта нашей технической цивилизации. Прежде всего я хочу выдвинуть следующее определение: я нахожу, что подлинное планирование является одновременно и наукой и искусством. В качестве науки оно анализирует человеческие взаимоотношения, в качестве искусства – объединяет человеческую деятельность в культурный синтез. Я хочу обратить внимание на искусство планирования. Я верю, что здесь таятся дремлющие творческие потенции, которые наполнят смыслом и дадут направленность нашим бесчисленным изолированным усилиям.

Мы так много говорим о том, что быстрое развитие науки резко вторглось в привычный уклад нашего существования, что теперь остались ни с чем, кроме разрозненных целей. В своей извечной любознательности человек научился расчленять мир скальпелем ученого и в этом процессе утерял свое равновесие и чувство единства. В стремлении к максимальной специализации наш научный век, естественно, мешает нам охватить сложную жизнь как целое. Средний профессиональный работник, доведенный до безумия сложностью встающих перед ним проблем, ищет освобождения от тяжести общих обязательств, выбирая одно-единственное, жестко ограниченное обязательство в одной специализированной сфере, и отказывается быть ответственным за что-либо, что может выйти за ее пределы. Произошел общий распад жизненного контакта, естественно выразившись в сужающейся и раскалывающейся жизни. Как однажды сказал об этом Альберт Эйнштейн: «Характерными чертами нашего века, кажется, являются совершенство средств и беспорядочность целей».

Задача воссоединения

Но налицо признаки того, что мы постепенно уходим от чрезмерной специализации и ее пагубного атомизирующего влияния на социальную связность общества. Окинув взором умственный горизонт нашей сегодняшней цивилизации, мы обнаружим, что многие идеи и открытия движимы стремлением заново осознать связь между феноменами окружающего мира, которые до сих пор рассматривались учеными только в изоляции от соседних областей. Медицина разрабатывает психосоматический метод лечения болезней, признавая внутреннюю взаимозависимость психического и соматического, то есть тела. Физика утвердила новое знание обратимости материи и энергии. Художник научился статическими средствами давать зрительное выражение новому измерению – времени и движению. Не находимся ли мы на пути к новому возрождению ясного видения целостности мира, который мы воспринимали по частям. В гигантской задаче его воссоединения планировщик и архитектор будут играть большую роль. Он должен быть воспитан так, чтобы никогда не терять способности видеть целое, несмотря на бесконечное богатство специализированных знаний, которые ему придется усваивать и объединять. Он должен воспринимать землю, природу, человека и свое искусство как одно большое целое. В нашем механизированном обществе нам следует неустанно подчеркивать, что мы все еще являемся миром людей, что фокусом любого планирования должен быть человек в его природном окружении. Мы до такой степени отдали себя своим последним любимцам, машинам, что утеряли масштаб подлинных ценностей. Поэтому мы нуждаемся в исследовании того, что делает действительно ценными отношения между людьми и между человеком и природой, а не в том, чтобы открывать дорогу давлению специализаторских интересов или близоруких энтузиастов, стремящихся превратить механизацию в самоцель.

Для кого мы строим? Для людей, конечно, а это значит для всех. И если мы пренебрежем какой-либо частью, это повредит функциям нашего общества в целом. Болезненность, свойственная нынешнему укладу жизни,– печальный результат нашей неспособности поставить важнейшие человеческие потребности выше требований экономики и индустрии.

«Многосоставный» разум

Если рассматривать стратегическую задачу планирования в ее всесторонней сложности, мы увидим, что она действительно охватывает цивилизованную жизнь человека во всех ее главных аспектах: судьбы земли, лесов, воды, городов и деревни; социологическое, биологическое и психологическое познание человека; право, управление и экономику, искусства, технику и архитектуру. Так как все они взаимозависимы, мы не можем рассматривать их отдельно. Их соотносимостъ, нацеленная на культурное единство, без сомнения, представляет большую важность для успеха планирования и жилищного строительства, чем нахождение даже идеальных) практических решений ограниченной задачи. Если мы согласны с таким подходом к делу, то тогда основной акцент скорее следует делать на «многосоставном разуме», как его можно было бы назвать, на мышлении, развившемся в результате непрерывного преодоления препятствий и попыток сохранить равновесие, чем на специализаторской точности, которая избегает ответственности за целое и дробит разум на непроницаемые отсеки. На протяжении всех утомительных и кропотливых усилий, характеризующих повседневное дело «многосоставного разума», его решающей ответственностью является неуклонное схватывание общей стратегической цели и превращение каждого отдельного плана в часть всеобщего. 

Индивидуальная свобода и коллективное действие

Представителям тоталитарных государств представляется несовместимой идея одновременного осуществления индивидуальной свободы и коллективного действия. Они не верят в то, что можно соединить разнообразие формы и мысли с массовым производством товаров и с упорядоченностью закона. Признавая автономию человеческого духа, демократия с уважением относится к индивидуальному разнообразию при всякой попытке установить общую цель, общий знаменатель, законы или правила. Вмешательство правительства в дела людей не должно вести к разрушению индивидуализма, но, скорее, быть средством его охранения. В противоположность этому мы наблюдаем сегодня картину того, что происходит, когда организация и планирование в условиях диктатуры превращаются в самоцель. Человек рассекается, и индивидуальный гений парализуется лабиринтом подчиненных учреждений, принужденный считаться с волей независимой диктаторской власти. Это зрелище только укрепляет нашу уверенность в том, что демократическое правительство в его подлинной сути должно быть слугой народа.

Таким образом, планирование должно исходить снизу, а не навязываться силой сверху. Идеи должны выдвигаться индивидуальной инициативой, а не бюрократическим предписанием. Демократия представляет собой устремленную вовне, центробежную силу. Феодальная или авторитарная системы являются, в противоположность этому, центростремительной силой, смирительной рубашкой, останавливающей естественный рост. Опасность, исходящая от антидемократических сил, возросла в нашем уменьшающемся мире с широкой сетью коммуникаций и пропаганды; она сделала всех людей соседями, невзирая на любой воображаемый занавес.

Отсутствие моральной инициативы

Но не следует искать опасность только в авторитарных государствах. Я полагаю, что нам следует занять более позитивную позицию в трудном охранении творческого импульса действенным и активным в борьбе против омертвляющего влияния механизации и сверхорганизации в рамках демократических обществ. Наша перенапряженная, кнопочная цивилизация вызывает ужас сама по себе. В погоне за счастьем она, кажется, презрела высшую жизненную цель демократии. Мы определенно не нашли еще тех средств, которые удержали бы нас вместе для согласованного усилия по установлению общего культурного знаменателя, который был бы вполне убедителен, для того чтобы стать затем общепризнанной формой выражения, как физической, так и духовной. Мощная лавина науки и прогресса оставила индивида растерянным и сбитым с толку, неспособным подладиться к этому и часто испытывающим острую нехватку моральной инициативы. Мы создали Институт общественного мнения, основанный на механической концепции; мы больше полагаемся на количество, чем на качество, на память, чем на мысли; мы призываем к целесообразности, вместо того чтобы формировать новые убеждения.

Художник – прототип «целостного человека»

Существует ли противоядие от этой тенденции? Наше общество уже признало существенную жизненную необходимость ученых. Но мы еще плохо осознаем для себя жизненную важность творческого художника в деле контролирования и формирования нашей жизненной среды. В противоположность процессу механизации труд истинного художника состоит в непредвзятом поиске средств выражения для символизации типических феноменов нашей жизни. Это требует независимого, свойственного лишь ему одному взгляда на всю окружающую жизнь. Его деятельность существенно важна для развития подлинной демократии, ибо он есть прототип «целостного человека»; его свобода и независимость в известном смысле неприкосновенны. Его интуитивные способности призваны служить противоядием против этой сверхмеханизации, они должны помочь вернуть нашу жизнь в состояние равновесия и гуманизировать проявления машины. К сожалению, художник продолжает оставаться в забвении, часто его осмеивают и смотрят на него как на излишнюю роскошь в обществе. В противоположность этому я убежден, что нашему дезориентированному обществу существенно необходимо соучастие в творческих процессах искусства в качестве обязательного противовеса науке, чтобы нейтрализовать ее атомизирующее влияние.

Наш собственный опыт свидетельствует, что только в единичных случаях трезвые научные факты в состоянии сами по себе стимулировать воображение настолько, чтобы людям самим захотелось подчинить их лелеемые индивидуальные чаяния общей цели. Если мы хотим возбудить страстную, способную захватить всех реакцию, которая смела бы барьеры, стоящие сейчас на пути совершенного планирования и жилищного строительства, надо задеть более глубокие струны, нежели те, которые задеваются чисто аналитической информацией. Хотя научный прогресс доставил нам материальное изобилие и физическое благополучие, он редко созревает до степени продуктивной формы. Мы сплошь и рядом обнаруживаем, что простая материальная продуктивность восьмичасового рабочего дня не в состоянии удовлетворить наши духовные запросы. Эта неспособность радовать душу является, вероятно, причиной того, почему мы не всегда в должной мере учитываем наши великолепные научные и технические достижения и почему от нас ускользает модель культуры, которая должна была бы из этого родиться.

Поэтому я убежден, что вклад творческого художника, которому подвластно полноценное осуществление визуальных аспектов всякого человеческого планирования, чрезвычайно важен. Ни одно общество в прошлом не обходилось без художника в определении форм своей культуры; социальные проблемы не могут быть разрешены одними лишь интеллектуальными средствами или политическими акциями. Я говорю о насущнейшей необходимости возродить утраченную способность понимать и созидать форму посредством всестороннего воспитания каждого индивида. Вспомним о том неуловимом, но существенном, что все еще сохраняет над нами свою власть в больших и маленьких городах минувших культур, хотя с точки зрения целесообразности оно и лишено практической пользы. Это неуловимое как раз и характеризует то, что отсутствует в концепции современного общества, то единство гармонии и духа, которое, будучи зрительно запечатлено в пространстве и объеме, навсегда останется исполненным значительности.

Отсутствие реагирующей аудитории

Можно ли от ребенка, выросшего на «главной улице», ожидать искания красоты? Ведь он никогда не встречал ее и не будет даже знать, о чем он должен просить, потому что его способности восприятия формы с самого начала подавляются безжалостным воздействием хаотических цветов, линий и беспринципностью современных методов торговли. Он навсегда застывает в состоянии художественной апатии, превращаясь наконец в того трудновоспитуемого жителя, который бессилен осознать убогость своего окружения. Однако именно из этой среды чаще всего рождаются будущие заказчики архитектора, и совсем нетрудно понять, почему этот заказчик так редко решается на создание чего-либо иного, кроме бесформенности, когда он стремится придать форму своему окружению.

Самые  могущественные  и  действенные новые  инструменты не смогут превратить «главную улицу» в образец прекрасного жизненного окружения, пока они не попадут в творческие руки, пока изменившаяся позиция ума не сольет воедино науку и искусство. Но с какого конца приниматься нам за это слияние? Ведь мы нуждаемся не только в творческом художнике, но и в творчески восприимчивой аудитории, и как же нам обрести ее? Исключительно лишь путем постепенного процесса воспитания, который охватит всех, начиная с самого раннего детства, короче говоря, это значит, что, начиная уже с детских садов, мы должны возбуждать в детях игровой  импульс к пересозданию  окружающей среды. Ибо главное в планировании – это соучастие каждого. Оно заостряет индивидуальную  ответственность – главный фактор в создании  коммунальной согласованности, в развитии группового видения и гордости за сообща воссозданную среду. Такая образовательная концепция правильно определит место и книжных  знаний  как вспомогательного средства для практического опыта, который один только может развить конструктивный подход к жизни и привычку мыслить. Любая информация, поступающая к человеку, после того как он прошел в молодости практику воспитания, которое сделало для него преобразование жизни личной заботой, падет тогда на плодородную почву.

В своей работе планировщики каждодневно убеждаются в том, что основная масса населения все еще крайне невежественна в отношении тех больших преимуществ, которые несет с собой полноценное планирование. Обыватель склонен рассматривать любой совет со стороны правительственных органов как вмешательство в его индивидуальную свободу. Необходимость без конца объяснять ему, почему коллективное планирование принесет пользу прежде всего ему самому, требует от планировщика немалых психологических способностей. Систематическое психологическое обучение «основной дипломатии» должно наделить студента-планировщика пониманием причин и целей человеческого поведения. Оно призвано научить его тому, как практически использовать силу убеждения, такт, выдержку, понимание мыслей и положение другого в качестве эффективнейших средств градостроительства. Оно должно стремиться воспитать в нем еще большую подвижность мысли и эластичность собранного бойца, всегда готового приспособиться к любым неожиданным ситуациям. Оно должно выполнить свою обязанность: развить в студенте сверх приобретенных им знаний и практических навыков также и определенное мировоззрение.

Мы все еще слишком часто сталкиваемся с укоренившейся привычкой избегать решающих изменений в планировке и в жилищном строительстве, подменяя их мелкими разрозненными улучшениями. Она исчезнет только при наличии крепнущего духа коллективизма, заботливо взращиваемого на всех уровнях образовательного процесса, до тех пор пока этот дух не станет непроизвольной позицией каждого и сможет наконец породить цепную реакцию, которая разрешит нашу общую задачу.

Необходимость жизненных экспериментов

Подобная система образования представляется   особенно благоприятной по своим качествам для создания подлинного   трудового сотрудничества, которое, естественно, будет все больше и больше развиваться в будущем, без конца расширяя горизонт наших реальных знаний, из которых каждый из нас владеет только небольшой частью. Задача слишком велика для каждого в отдельности. После почти двадцатипятилетних целенаправленных исследований  и   определения наших идей мы оказались перед лицом острой необходимости в содружественной работе. Ибо, несмотря на изобилие появившихся за последние годы мыслей о проблеме коллективного образа действия, почти не были предприняты  сколько-нибудь убедительные  «жизненные  эксперименты». К прогрессу в этой области нет иных путей, кроме  мужественного и непредвзятого  осуществления новых практических опытов, в которых, соединив усилия, мы построим пробные общины и затем будем систематически исследовать их жизненную ценность. Какое это породит изобилие новых сведений для социолога, экономиста, ученого и художника, если группы,  образованные по возможности из наиболее талантливых планировщиков и архитекторов, будут уполномочены  спроектировать и соорудить  эти  совершенно новые  экспериментальные  общины! Эта информация предоставит и предварительные  данные для решения сложной задачи реконструкции существующих общин. Несомненно, предстоит еще устранить преграды политического и юридического свойства, прежде чем нам удастся создать такие лаборатории для существования. Без должных узаконенных оснований планы этих общин один за другим превратятся в символы лишь благой мечты и ее тяжкого крушения.

Я предложил бы также проверить в этих экспериментах широко дебатируемый вопрос о том, как низвести власть административных предписаний до местного уровня небольших самодеятельных единиц. Ибо всякое средство, создающее более благоприятные условия для непосредственного участия жителя в управлении всей общины, существенно важно для целей органического решения проблемы.

Тяга к бродяжничеству

Я вспоминаю, как на одном из съездов Международного конгресса современной архитектуры один европейский архитектор поднял вопрос о том, смогут ли вообще американцы когда-нибудь создать образец нормальной общественной жизни на современной основе аналогично тесно прилегающим районам, преобладавшим на европейской арене до нашествия машин. Утверждалось, что тенденция к кочевой жизни американского населения является настолько разрушительной, что ничего, кроме передвижных приспособлений, ожидать здесь нельзя и что местный колорит будет уничтожен этой массой непостоянных людей, перемещающихся в погоне за долларом. Присутствовавший там американский планировщик (*  Мартин Мейерсон. Ассистент профессора кафедры планирования в Пенсильванском университете) ответил на этот вызов рассказом о том, что наблюдал, когда вместе со своей семьей переехал в Вермонт, всегда его привлекавший. Он полагал, что выбрал город с наиболее выраженным местным колоритом, и только потом, после недолгого знакомства, узнал, что большинство людей подобно ему родились и выросли в других местах, но избрали Вермонт местом, где они больше всего хотели бы жить. Они руководствовались предпочтением и до удивительной степени приобрели местный колорит. Он почувствовал, что молодые американцы не намерены оседать в тех местах, где жили их предки, как это было свойственно европейцам в течение многих веков, что, напротив, они обнаруживают непокорность, если их к этому принуждают. Но если им выпадает возможность поездить и увидеть как можно больше новых мест, они в конце концов выбирают одно, которое по разным причинам привлекает их, и оседают там, зачастую становясь затем более предприимчивыми и объединенными жителями, нежели те, которые никогда не покидали своего дома.

Итак, если допустимо рассматривать будущего жителя как лицо, стремящееся реализовать свои силы там, где ему суждено осесть, вместо того чтобы просто искать наиудобнейших случаев и быстрейшей выгоды, то мы, возможно, поймем это сбивающее с толку зрелище нации, граждане которой по своей или не по своей воле так много передвигаются.

Чтобы содействовать этому развитию, мы должны уяснить современные особенности подобной общины,  которые  окажут на человека, приехавшего туда жить, столь стимулирующее влияние, что из наблюдателя он скоро превратится в соучастника общего дела. Эту благожелательную тенденцию можно ускорить кампанией за возвращение прав пешеходному движению. Как мы все знаем, каждый житель бывает и пешеходом и водителем; но, в то время как для машины и водителя делается все возможное, пешехода в процессе строительства колоссальной сети автомагистралей прижимают к стене. Это разрушает нормальное человеческое общение. Я убежден, что в такой же мере, если не в большей, необходимо создавать и независимую сеть пешеходных дорог, отделенных и защищенных от автомобилей. Нанесенная на модель местности, такая пешеходная дорога должна начинаться и заканчиваться не на растянутой главной улице, а на красивой площади, закрытой для езды, в сердце или ядре общины, которая может служить местным центром для обмена мнениями и участия в делах общины. Здесь из ежедневного массового общения в торговле и в отдыхе, из обсуждения местных и международных новостей назревает общественное сознание граждан. Такая пешеходная площадь, человечески масштабная, с централизованным социальным предназначением, может наделить жителей чувством причастности к целому и гордости за него. Она подведет его к сознанию гражданской ответственности, к сознательному голосованию, к заинтересованности в коммунальном планировании, которая так необходима планировщику для будущей работы. Это – пламенная мольба в пользу современного общественного ядра, самого жизнетворного органа в развитии демократического процесса. 

Я столь сильно концентрирую внимание на небольшой замкнутой единице с общественным центром потому, что подобный опыт в небольших размерах прольет новый свет также и на более сложные проблемы городов и метрополий. Он поможет в решении гигантской задачи их гуманизации. Ибо проблема больших городов заключается, конечно, не только в создании новых общественных центров или постройке малогабаритных домов. Совершенно очевидно, что капитальный ремонт склеротических тел этих городов меньше всего способен превратить их заново в здоровые организмы. Мы все знаем, что перенаселенные площади жаждут открытых пространств, природы, света и воздуха, что их жители мечтают о признании своей индивидуальности; и в то же время сам город нуждается в защите от натиска индивидуализма. Я не собираюсь разрабатывать здесь социальные, политические и экономические методы анализа и их реализации для достижения этой цели. Но я хотел бы подчеркнуть острую необходимость более систематических исследований также и на уровне метрополий. Как нам физически и психологически восстановить в городе его полностью уничтоженный человеческий масштаб? Необходимые для этого действия должны предваряться исследованием. Рост живого городского организма может быть направлен к высшей гражданственной форме планировщиком и архитектором, если только его социальные функции будут признаны новым законодательством, возникшим в результате этого предварительного исследования. Существующее законодательство в большой степени устарело и не пригодно для условий городской жизни XX века, вследствие чего большинство стран до сих пор терпело неудачу в попытке сделать основной акцент на целостности коммунального организма, на всем его контексте, а не на отдельных его частях.

«Жилищное строительство» – этого недостаточно

Если мы попытаемся оценить реальные достижения в жилом строительстве и в создании органических коммунальных комплексов за последние двадцать лет, мы можем с полным основанием констатировать, что если в целом ряде стран планы и конструктивные схемы индивидуальных семейных жилищ или квартир были значительно улучшены в отношении их пригодности для жилья и уровня их стандартов, то едва ли существует так называемый «общий рост», который ведет нас к подлинной общественности, уравновешенной внутри самой себя. Обычно прогресс демонстрируется, некоторым числом домов или улиц, собираемых вместе на манер дополнения друг к другу, без тех коммунальных особенностей, которые превратили бы простую жилищную схему в специально ограниченный и полноценно рассчитанный организм. Они могут состоять из приятных индивидуальных домов и являть собой часто немалое экономическое достижение, но планировка города из них, как правило, оказывается всего лишь скучным, безрадостным слиянием нескончаемой вереницы домов. В нем полностью отсутствует то притяжение, которое создается «неуловимым нечто» прекрасного творческого проекта и общезначимой идеи, что наделяет жизнь большим смыслом и чему прошлые эпохи дали чудесные образцы единства. 

Что касается концепции собственно современного жилища, мы должны начать с проверки нашего сегодняшнего отношения к человеческим и психологическим компонентам этой проблемы и ее постоянно меняющихся аспектов. Только зрелый ум с глубоким пониманием физических и психологических требований семейного быта способен создать оболочку для жизни и сделать ее эффективной, недорогой, красивой и настолько податливой, что она сумеет соответствовать без конца меняющемуся циклу жизни семьи на всех стадиях ее развития. 

Наша природа

Однако самая большая ответственность архитектора и градостроителя раскрывается, по моему мнению, в защите и развитии нашей естественной среды. Человек сам обусловил свою взаимную связь с природой земли, но могущество его преобразования земной поверхности так стремительно возросло, что оно может стать не благословением, а проклятием. Как мы можем допустить уничтожение одного за другим прекрасных пространств природы, сравнивание их с землей и опустошение ради удобств строительных операций, чтобы затем заполнить их сотнями бесцветных и маленьких домашних гнезд, которые никогда не перерастут в общину, и множеством телеграфных столбов вместо бездумно срубленных деревьев? Природная растительность и естественная антиупорядоченность топографии уничтожаются пренебрежением, жадностью или отсутствием мыслей, поскольку средний тип строителя рассматривает землю прежде всего как коммерческий товар, из которого он чувствует себя вправе  извлечь  максимальную выгоду. Пока мы не научимся свято любить и уважать землю, фатальное разрушение природы продолжится, и впредь. 

Окружающий нас человечный ландшафт – это огромная пространственная композиция, состоящая из пустот и объемов. Объемами могут быть здания или мосты, деревья или холмы. Любая существующая и видимая форма, естественная или сотворенная человеком, учитывается в зрительном впечатлении от этой великой композиции. Даже наиболее утилитарные строительные проблемы, подобно местоположению шоссейные дороги или типу моста, важны для общей гармонии этой визуальной реальности, которая нас окружает. Кто еще, как не инициативный планировщик и архитектор, должен нести обусловленную законом ответственность за сохранение самого драгоценного  нашего  богатства, нашей природной среды, за красоту и естественность нашего жизненного пространства как источника эмоциональной удовлетворенности новым образом жизни? Что, на мой взгляд, нам необходимее всего в этой стремительной гонке, в которую мы позволили вовлечь нашу жизнь, так это вездесущий источник духовного возрождения, которым может стать только сама природа. Под сенью деревьев горожанин может дать отдохновение своей растревоженной душе и обрести блаженство творческой паузы. 

Я пришел к выводу, что архитектор или градостроитель, достойные этих наименований, должны обладать широким и всеохватывающим видением, чтобы достичь подлинного синтеза будущего социального устройства. Именно это мы и можем назвать «тотальной архитектурой». Чтобы свершить этот всеобъемлющий труд, архитектору необходима горячая   страстность любовника и смиренная готовность сотрудничать с остальными, ибо, как бы велик он ни был, он не в силах  свершить это один. Родство региональной архитектурной  выразительности, к которой мы так стремимся, будет зависеть, я полагаю, от творческого развития содружественного труда. Отказываясь от погони за «стилями», мы уже приступили к формированию определенной позиции и принципов, отражающих новый образ жизни человека XX века. Мы стали понимать, что формообразование нашей физической среды означает не использование предустановленных эстетических норм, но придание формы непрерывному внутреннему росту и убеждение, которое столь же непрерывно воссоздает истину на услужение человеку.